Борис и Глеб. Татьяна Панкратова

по своим делам, взрослые и независимые. Борис и Глеб с девчонками лазили по чердаку. Юрка Карцев кричал, что нашел что-то такое, такое, что и описать не мог, но за пирожок согласился показать. Под старым сундуком лежали пожелтевшие листы жандармских донесений. Некоторые были датированные, другие перечёркнутые, начинались они одинаково, от такого-то августа 1900 года или 1903-го, а одно было 1856-го, а потом шли исписанные пером страницы, там говорилось, что Петр Иванович Кожемякин напился; Авксентий Григорьев украл лошадь у Еремеева; Фрол Митрофанов увёл корову со двора Мироновых…, а еще про то, кто кого оскорбил, подрался и тому подобное, и о политических было, что такой-то ведет себя странно, посещает кружки или организации … столько ещё всего. За подписью жандарма Ивана Вагина, выведено аккуратным каллиграфическим почерком, такой же красивый почерк с завитушками был и у деда Алексея, передался от отца или всех так учили тогда. Детям все эти надписи были непонятны, чувствовалась лишь какая-то тайна, загадка и потому тянуло и было интересно, разгорелся спор, кому отдать бумаги. Боря, увидев подпись деда Ивана, кричал:

      – Значит, это наше! Отдай!

      Юрка сопротивлялся и не хотел отдавать:

      – Это же я нашел, значит, моё!

      Порвали почти всё. Пока на шум не пришла Клава и не забрала всех обратно за стол.

      Это был тридцать шестой год. Но о тех, кого посадили или расстреляли, не говорили, страшно было говорить, хоть и все свои, родные. Федя с Лизой и Вера с Колей самые близкие для Лёши с Клавой. Женщины, связанные одной тайной, расстрелом отца, об этом всегда молчали. Алексей молчал про сестру, у Тони забрали мужа, и все боялись, что могут и её, и сына. Каждый о чём-то своем боялся сказать, да и о грустном не хотелось. Пели песни, как и всегда. Алексей хорошо играл на гитаре, они с Колей подбирали знакомые мелодии.

      – По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах…

      Эту знали и дети, пели все. У Смысловых, эта Клавина девичья фамилия, всегда был хороший слух, остальные все – как могли, Критский терпеть не мог фальши, иногда они с Лёшей даже ругались из-за этого, но в тот раз Коля ничего не сказал. И другие русские народные тоже пели. И было светло и весело, все смеялись. Пили много, но никогда не напивались и не похмелялись. Утром выпивали крепкий чай и шли с ребятами на стадион, гулять и играть.

* * *

      Часто приходили и соседи, тогда жили дружно и знали всех соседей в лицо. Через дорогу поселился художник Коля Морозов, по праздникам он тоже обычно бывал, да и так захаживал. Писал в основном портреты на заказ, а для Алексея скопировал картину «Охотники на привале» и изобразил его одним из охотников. Вроде в шутку, а вышло красиво, подарил ему на память. Лёша как раз пристрастился в то время к охоте, не сказать, что много приносил добычи, но очень любил ходить на охоту, брал с собой Лёву и ребят. Лёва с Борей учились стрелять, били по бутылкам, а Глеб ходил по лесу, столько там всего интересного, какая-то своя отдельная жизнь, он мог часами смотреть на муравейник, там все куда-то спешили, все – винтики большого механизма, но