Пертская красавица. Вальтер Скотт

появись опасность за милю от нас, истый глунами при первом же шорохе, оповестившем о ней, станет с кинжалом в руке бок о бок со своим мастером.

      – Я слышал только смутный шум, – сказал юноша, и лицо его внезапно вспыхнуло, как раскаленный уголь, – и принял его за крики веселых бражников, а вы мне всегда наказываете не отворять окон или дверей и не поднимать тревогу в доме по всякому глупому поводу.

      – Хорошо, хорошо, – сказал Саймон. – Я думал, горец все-таки умеет отличить звон мечей от треньканья арф, дикий военный клич – от веселых здравиц. Но довольно об этом, мальчик. Я рад, что ты перестаешь быть задирой. Управляйся с завтраком, потому что у меня к тебе есть поручение, и спешное.

      – Я уже позавтракал и сам спешу. Отправляюсь в горы… Вам не нужно что-нибудь передать моему отцу?

      – Нет, – ответил Гловер в удивлении. – Но в уме ли ты, мальчик? Что гонит тебя, точно вихрем, вон из города? Уж не угроза ли чьей-либо мести?

      – Я получил неожиданное сообщение, – сказал Конахар, с трудом выговаривая слова, но затруднял ли его чужой для него язык или что другое, нелегко было понять. – Будет сходка, большая охота…

      Он запнулся.

      – Когда же ты вернешься с этой чертовой охоты – спросил мастер, – если мне разрешается полюбопытствовать?

      – Не скажу вам точно, – ответил подмастерье. – Я, может быть, и вовсе не вернусь, если так пожелает отец, – добавил он с напускным безразличием.

      – Когда я брал тебя в дом, – проговорил сурово Саймон Гловер, – я полагал, что с этими шутками покончено. Я полагал, что если я, при крайнем моем нежелании, взялся обучить тебя честному ремеслу, то больше и речи не будет о большой охоте или о военном сборе, о клановых сходках и о всяких таких вещах!

      – Меня не спрашивали, когда отправляли сюда, – возразил надменно юноша. – Не могу вам сказать, какой был уговор.

      – Но я могу сказать вам, сэр Конахар, – разгневался Гловер, – что так поступать непорядочно: навязался на шею честному мастеру, попортил ему столько шкур, что вовек не окупит их своею собственной, а теперь, когда вошел в лета и может уже приносить хоть какую-то пользу, он вдруг заявляет, что, мол, желает сам располагать своим временем, точно оно принадлежит ему, а не мастеру!

      – Сочтетесь с моим отцом, – ответил Конахар. – Он вам хорошо заплатит – по французскому барашку[16] за каждую испорченную шкуру и по тучному быку или корове за каждый день, что я был в отлучке.

      – Торгуй с ними, друг Гловер, торгуй! – жестко сказал оружейник. – Тебе заплатят щедро, хотя едва ли честно. Хотел бы я знать, сколько они вытрясли кошельков, чтобы туго набить свой спорран[17], из которого так широко предлагают золото, и на чьих это пастбищах вскормлены те тучные быки, которых пригонят сюда по ущельям Грэмпиана.

      – Ты мне напомнил, любезный друг, – ответил юный горец, высокомерно обратившись к Смиту, – что и с тобой мне нужно свести кое-какие счеты.

      – Так не попадайся

16

Французская золотая монета (mouton) называвшаяся так потому, что на ней было выгравировано изображение ягненка. (Примеч. авт.)

17

Сумка горцев, делавшаяся большей частью из козьей кожи. Ее носили спереди у пояса, и по-гэльски она называлась «споррн». Спорран-моулах – мохнатая сумка, сделанная обычно из козьей шкуры или другого подобного же материала мехом внутрь. (Примеч. авт.)