Гетера Лаиса (Под солнцем Афин). Эдмон де Фрежак

а затем вскочил и бросился бежать домой, крича испуганным голосом: «Мама! Мама!»

      Собака с лаем побежала за ним. На крики ребенка и лай собаки из дома вышла молодая женщина и остановилась на пороге. Она была одета с изящной простотой. Широкополая соломенная шляпа защищала ее от солнца. Ее туника, слегка приподнятая с правого бока, способствовала стройности и легкости ее походки.

      – Ренайя, – сказал Конон.

      – Ренайя, – отвечала она, счастливая, что может оказать радушный прием другу своего мужа.

      Она своими тонкими пальчиками взяла молодого воина за руку и повела его к стоявшей неподалеку каменной скамье, которую виноградные листья наполовину закрывали своими пурпуровыми фестонами.

      – Сядем здесь, – сказала она и, обращаясь к ребенку, прибавила: – Гиппарх в мастерской. Сходи за ним.

      – Ренайя, неужели это твой ребенок?

      Она отвечала звучным голосом, в котором слышалась улыбка:

      – Это мой брат. Мать умерла, произведя его на свет. Ему шесть лет, а мне девятнадцать. Но он называет меня мамой, потому что он никогда не расставался со мной, и я одна забочусь о нем. Моему сыну, ребенку Гиппарха, всего три месяца. Он теперь спит. Я принесу его сейчас показать тебе.

      – Гиппарх говорил тебе…

      – Да, – перебила Ренайя, – я знаю о вашем вчерашнем приключении. Поэтому я писала сегодня утром Эринне, что жду ее к себе к полднику.

      – Как ты добра и как ты хорошо угадала мое желание.

      – Я прежде всего женщина, – отвечала она, устремляя на Конона блестевшие радостью глаза. – Потом я и сама прошла некогда через это. Эринна будет так же счастлива, как бывала и я, когда Гиппарх приходил к моему отцу. Разве ты ее никогда раньше не видел?

      – Никогда! Я не знал об ее существовании; она не знала о моем, а между тем мне кажется, что я всегда знал ее.

      – Она, во всяком случае, знала твое имя, которое все в Афинах повторяют целую неделю.

      – Это могло быть в том случае, если бы она принимала участие в политических разговорах на Агоре…[9] но в гинекеях совсем не говорят ни о битвах, ни о тех, кто в них участвует.

      – Как ты можешь так думать? Нет ни одной семьи, которой не затронула бы эта ужасная война. Нет ни одной молодой девушки, у которой не было бы на триерах брата или жениха. О чем же ты хочешь, чтобы говорили молодые девушки, как не о тех, кто им так близок? Не целый же день сидят они за прялкой. Даже и в то время, когда они работают, они сперва думают, а потом разговаривают. Мы вовсе не такие глупые маленькие зверьки, как вы думаете. Я уверена, что на последнем собрании в храме все молодые девушки говорили о тебе, и что не одна из них мечтала о красивом молодом воине в пурпуре и в золоте…

      – Ты смеешься надо мной, Ренайя, – перебил ее Конон, – но я не сержусь на тебя за это, потому что волнение делает тебя еще красивее.

      Ренайя слегка улыбнулась. Она знала, что она хороша собой и что мужчины искренно восхищались ею.

      – Вот они, настоящие моряки, – сказала она, –

9

Агора – народное собрание в древних Афинах.