.

все ли равно? По всей вероятности, нам не суждено больше видеться.

      В голосе молодого человека звучало как бы сожаление; Эринна, вероятно, заметила это и задумчиво ответила:

      – Это зависит от одного тебя. Моя мать все-таки спросит у меня твое имя. Я сама буду горячее молиться богам, если буду знать имя человека, лицо которого запечатлеется в моей памяти.

      – Это правда… Меня зовут Конон, Алкмеонид, сын Лизистрата. Я афинский триерарх. Боги должны любить молитвы девушек. Я буду сражаться с большим мужеством, если ты хоть изредка будешь молиться за меня богам… Скажи, кроме того, своей матери, – прибавил он после короткого молчания, – скажи своей матери…

      – Что такое? – спросила молодая девушка, почувствовав, что у нее невольно сердце забилось сильнее.

      – …своей матери или Лизисе… или лучше нет, никому… не говори никому ничего… Знай только, что если случай снова пошлет тебе смертельную опасность, я чувствую, что буду защищать тебя со сверхъестественной силой Гераклия… Я готов вступить в борьбу даже с богами… Я говорю это для тебя одной, Эринна, и я не знаю, какая сила заставляет меня говорить тебе это.

      – Я сохраню это для себя одной, – отвечала она.

      Он понял, что она смотрела на него, и ему показалось, что он видит, как под легким покрывалом краска вспыхнула на ее молодом лице.

      Она продолжала тихо:

      – Потому что я никак не могу заставить себя чувствовать после этого приключения испуг и тревогу. Я, наоборот, чувствую, что никогда не была ни так спокойна, ни…

      Конон опустился на колени и взял ее руку, которой она не отнимала.

      – Ни?.. – спросил он.

      – Ни так спокойна, ни так счастлива, – прошептала она.

      Она прислонилась головой к мраморной плите, закрыла глаза и больше ничего не сказала.

      Стоя перед ней, он смотрел на нее, испытывая новое очарование, которое как бы исходило от молодой девушки, к которой он за минуту перед тем прикасался совершенно равнодушно. Не только недурная собой, но красавица, с лицом, обрамленным золотистыми волосами, в нежном и свежем расцвете своей молодости и волнения, закутанная в свои прозрачные покрывала, которым полумрак придавал еще большую гармонию и таинственность, девушка могла бы служить моделью для одной из тех статуй Артемиды, которую Лизипп и Фидий так любили изображать склоненной и усталой на ложе из сухих трав и смятого папоротника.

      Он хотел говорить, но не находил в себе достаточно мужества, чтобы выразить в словах все то, чем была полна его душа в эту минуту. Может быть, в нем смутно зарождалось желание, чтобы это розовое и белокурое дитя, поставленное так неожиданно судьбой на его пути, стало спутницей его жизни. Робея перед ней так, как он никогда не робел перед непоколебимой линией целой фаланги спартанцев, он хотел бы высказать ей все те слова, которыми было переполнено его сердце, но эти слова не сходили с его уст. Он не знал, что молчание часто бывает лучше слов. Молчание передает глубину душевного волнения и смущения красноречивее всяких слов, потому что особа, в присутствии которой вы молчите