Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая. Нелли Шульман

боль… – он прикоснулся губами к мягкому, нежному:

      – Я помню, помню, что это… – он услышал близкий треск дров в костре, повеяло ароматом леса:

      – Словно в детстве, когда мы с ребятами на холмы убегали… – его окутала жаркая, темная южная ночь. Издалека кричали, хлопали крыльями птицы, небо усеивали крупные, близкие звезды. Звенела гитара, у огня, поднимающегося вверх, уходящего к яркому серпу луны. Рядом шуршали волны:

      – Пятнадцать лет мне исполнилось. Или четырнадцать… – он попытался вспомнить, как звали девушку:

      – Нет, я забыл… – с сожалением подумал доктор Судаков, – она моей ровесницей оказалась. Мы тогда весь Израиль прошли, из конца в конец, с палатками. Ночевали в кибуцах, в полях. Она в Дгании жила, на берегу Кинерета. Песня, она пела мне песню… – он понял, что улыбается. Ласковый женский голос шептал в его ухо знакомые слова. Он велел себе не поднимать веки:

      – Если это сон, пусть он продолжится вечно… – Авраам обнял женщину. Она говорила на иврите с каким-то акцентом:

      – Не как у Розы, нет. Кажется, она из Британии, или Америки. У Аарона похожий акцент… – он провел губами по сладкой, стройной шее. Коротко стриженые волосы щекотали его щеку:

      – Девушка обещает сшить парню рубашку… – Авраам целовал сухие губы:

      – Я построю для тебя дом, обязательно. Я давно тебя искал, так давно… – он вспомнил Регину и Розу:

      – Они меня не любили. А она, кто бы она ни была, любит… – он был уверен в этом точно так же, как в том, что его зовут доктор Авраам Судаков:

      – Мне тридцать два… – целуя ее, медленно расстегивая пуговицы рубашки, Авраам повторил:

      – Тридцать два, весной исполнилось. Сейчас лето, кажется. Из Аушвица я с детьми в феврале уехал. Точно, еще снег лежал. Мы с Виллемом поменялись одеждой, Виллем остался в лагере, в польском бараке, под именем Вольского. И Максим остался. Максим знал, что у Копыта мать еврейка, а Копыто все скрывал. Что с ними сейчас, со всеми… – Авраам старался вспомнить, что случилось с детьми из Мон-Сен-Мартена:

      – До Кракова я их довез, но что потом было? Я пошел к Шиндлеру, мы пили. Он девушек пригласил, я с подружкой Гета в спальне заперся. Явился сам Гет. Он в меня стрелял, я в окно выпрыгнул… – Авраам, внезапно, ощутил боль в голове, страшный, пронизывающий холод:

      – Не хочу о таком думать. Но надо вспомнить, где дети, обязательно. В группе были мальчишки кузины Эстер. Да, все правильно, Леон в столицу отправился, помогать с восстанием, а я подставился под облаву, как Вольский. Когда мы уезжали из лагеря, меня комендант Хёсс к себе пригласил. Зачем? – этого доктор Судаков не помнил, как не мог он вспомнить, что случилось с малышами, из Мон-Сен-Мартена:

      – Надо подумать, только не сейчас… – сейчас он ни о чем не мог думать, кроме той, что была рядом. Она хихикнула:

      – Подожди, не торопись… – Авраам пробормотал:

      – Не могу. Не могу ждать, и не буду. Иди, иди сюда… – она коснулась,