Москва и жизнь. Юрий Лужков

мышц мгновенно суровеют. Тембр голоса изменился. Весь подобрался. Слово «набычился» подошло бы лучше всего.

      – Ну что же, Юрий Александрович. Я понял вашу позицию. Не можете отпустить Лужкова. Понимаю. Будем считать разговор оконченным. Но давайте зафиксируем этот случай как первый отказ руководителя отрасли пойти навстречу горкому партии в решении кадрового вопроса.

      Я, конечно, удивился такому словесному обороту, но по неопытности не оценил по достоинству. Не то Беспалов. На него фраза произвела какое-то магическое воздействие. Как человек, много лет проработавший в ЦК партии, он уловил в ней сигналы, недоступные профану.

      – Что вы, Борис Николаевич! – слышу с той стороны. – Вы меня не так поняли. Я просто хотел сказать, что Лужков неплохой работник. Нам жалко его терять. Но для городской партийной организации… Которую мы так уважаем… Никаких возражений. И не надо воспринимать мои слова каким-то иным образом.

      Ельцин ответил: «Спасибо». Опустил трубку. И принялся испытующе созерцать меня. Его явно интересовала возникшая этическая коллизия.

      – Ну вот, товарищ незаменимый. А говорили, без вас дело встанет.

      Это было сказано довольно язвительно. Он не скрывал своего презрения к трусости моего министра. Сказать, что я был взбешен, – значит ничего не сказать. Меня предали, что называется, по мелочи. В другой ситуации, когда свидетелем оказался бы не Ельцин, еще оставался бы вариант отстаивать позицию в одиночку. Но под его презрительным взглядом я чувствовал, что моральное поражение партнера отраженным светом падает на меня. Этический расклад ситуации шел поперек практического. Одинаково брезгливо относясь к мелкому предательству Беспалова, мы оказались по одну сторону нравственной границы, которая делит мир на своих и чужих.

      – Знаете, если министр, который час назад… Если он так меня подвел… Даже если сейчас откажусь от вашего предложения, то вся последующая работа в отрасли будет напоминать о его предательстве! Я согласен!

      – Ну вот и хорошо, – сказал Ельцин, мгновенно потеряв интерес к ситуации. И с этой секунды жизнь потекла по иному руслу. До того в ней все было абсолютно нормально: институт, студенческая свадьба, двое сыновей и ровное восхождение по ступенькам служебной лестницы. С этого момента – между прочим, ровно с пятидесяти лет, – я стал различать волю судьбы.

      «В красное здание на заседание…»

      Если и существовало на свете место, меньше всего соответствовавшее моему складу и темпераменту, – это, конечно же, Моссовет. За тринадцать лет депутатства пришлось перевидать городских управленцев. Попадались среди них и толковые – но стиль руководства столицей способствовал продвижению тех, кто твердо усвоил: неважно, как работаешь, главное – вписаться в систему, умело лавировать в мутном управленческом водоеме, наполненном хитрыми и опасными существами.

      Больше всего удручали, конечно же, депутатские сессии. Еще в школе учил стихи Маяковского:

      В красное здание

      На заседание…

      Сидите,