Времени холст. Избранное. Евгений Лукин

вида полицаи, вооруженные метлами с разноцветными ленточками. Полицаи плотоядно помалкивали.

      «Этих красавцев, – приступает Бордюрчиков к ароматному филе форели с утомленным зеленым виноградом, – этих милых псов Питеру подарил дружественный союз европейских племен. Один пес все время угрожающе рычит, и потому его зовут Ричи, а другой – все время отмалчивается, и потому его зовут Тэш. Они будут охранять границу благоденствия».

      «Чего ради?» – давится Поребриков устрицами.

      «Культурная Европа нас опасается, – разваливает Бордюрчиков кулебяку из судака, обмазывая ломоть черной зернистой икрой. – А опасается после того, как туда наш философ поехал – Неизвестный никому, и всех там перепугал, охотясь за кроликами в Булонскому лесу».

      «Ему что – своих дремучих чащоб мало?»

      «Хотел понюхать тамошнего воздуха свободы».

      «И что?»

      «Понюхал и озверел. Видишь ли, мы под свободою понимаем волю – так, чтобы душа во всю ширь поднебесную развернулась, песню звонкую запела и полетела в неопределенном направлении, никого ни о чем не спрашивая. А они под свободою понимают не волю, а ее видимость, ее утвержденный чертеж – полететь можно куда угодно, но только по разрешенному маршруту, запеть можно когда угодно, но только в разрешенное время суток. У них, как сказал Вольтер, свобода заканчивается перед самым носом – ни погулять вдоволь, ни потешиться».

      Как бы подтверждая этот вольтерьянский постулат, зеленоватый полицай трижды ударяет метлою: «Капитул капут!». Развеселившийся народ на мгновение смолкает и вопросительно глядит на Яблочкова. Яблочков нахлобучивает воинственную треуголку и патетически вскидывает руку, призывая народ к подвигу.

      Народ бросается к праздничныму столу и стремительно сметает с него всяческие напитки и кушанья. Поребриков успевает рассовать по карманам 6 бутылок капитанского джина, Бордюрчиков – завернуть в носовой платок большой ломоть кулебяки, 26 кусков золотистой осетрины, 9 устриц и 32 маслины, а интеллектуальная дамочка Волочайкина – наполнить до краев свою бархатную сумочку муссом из разогретого белого шоколада, взбитого с душистым ананасовым сиропом.

      После свершения подвига чудесный морской чертог смахивает на грустный береговой пейзаж, подвергшийся ужасному цунами, и лишь надкушенный рыцарский бутерброд, одиноко покачивающийся на трезубце морского царя, слегка напоминает о недавнем роскошном пиршестве.

      Ублаготворенные гости, направляясь к выходу, с опаской обходят рычащего цербера и приятельски похлопывают молчащего. А дальше бредут вдоль запретительных канатов, натянутых между указателями европейского маршрута, спускаясь по зыбкому трапу на набережную вечернего заката. «Из-за острова на стрежень», – взвизгивает Яблочков, возглавляющий народное шествие. Захмелевший народ, охраняемый конвойными псами, подхватывает протяжную песню про Стеньку Разина и персидскую княжну ненароком брошенную за борт всеобщего счастья.

      Француз