Тот день. Книга прозы. Вячеслав Овсянников

я на сцену, в белых перчатках, в цилиндре… – Бубнов рассказывает с азартом. Мне противно слушать этот всем известный сюжет, который оканчивается тем, что весь зрительный зал оказывается облит дерьмом из раскрывшегося под куполом цирка дурацкого сундука. Один только фокусник Чапаев, чистенький, во фраке, стоит перед публикой и раскланивается. Затрепанная анекдотчиками шутовская кукла.

      – Бубнов, – говорю, – на два слова.

      – Ну, чего тебе? – спрашивает он, недовольный, что я прервал его артистическое выступление.

      – Что-то Кириллова давненько не видать. Не знаешь – что с ним?

      Бубнов смотрит на меня, выпучив глаза в красных прожилках.

      – Ты что, с космоса свалился? Он год уже – покойник. Шлепнул какой-то гад ночью вот на этом самом мосту во время дежурства. Поговаривали: кто-то счеты свел. Так и не нашли. Дело темное… Жаль, конечно, Кирюшку. Хороший был парень. Литровку зараз выхлебывал, не морщась…

      Мероприятие закончено. Ночь. Все ушли. Я на мосту один – дежурить до утра. Иду к будке. В двух метрах от нее лежит ничком человек в милицейской шинели, сержант. Спина расстрелянная, рваная. Пули легли кучно. Бурая, запекшаяся кора крови. Эх, Кириллов, Кириллов! Ошибки быть не может: это – он.

      Зверь Апокалипсиса

      Задержанный нагло глядел сквозь решетку на сержанта Цымбалова и чесал грязным пальцем голову. Сержант за столом осматривал изъятые у бродяги вещи. Ручка с вечным пером. Сержант покрутил находку у себя перед носом. Вместо капли чернил на кончик пера выползла вошь – громадная, коричнево-красного цвета. Цымбалов выронил ручку. Появление этого зверя Апокалипсиса потрясло своей неожиданностью. Бродяга в стальной клетке теперь неистово скреб брюхо, от него разило помойкой. Зажав рукой нос, Цымбалов крутнул несколько цифр:

      – Эй, срочно машину! У меня убийца! – Затем просунул руку в прутья и опрыснул пленника одеколоном. Получилось еще хуже – букет из гвоздик и дохлых кошек. Бродяга, перестав чесаться, изумленно пялился на Цымбалова.

      В комнату шумно вошли еще двое: младший сержант Жмырев и молодая цыганка.

      – На, обыщи! – цыганка распахнула дорогое кожаное пальто. Жмырев скинул козырек, вытер рукавом замученное лицо.

      – Денежки на стол.

      – Что я – рожаю их? – смуглощекая, тряхнув серьгами, обиженно застегивалась.

      – Не чирикать! – цыкнул на нее Жмырев. – Отопри клеточку, – сказал он Цымбалову. – Пусть посидит в приятном обществе.

      Бродяга был польщен. Просунул лапы и, сластолюбиво ухмыляясь щетинистой мордой, воззвал:

      – Эх, обниму, к сердцу прижму! – По чумазой шее ползло насекомое.

      Бедная девушка, побледнев, попятилась, из ее карманов посыпались толстые пачки денег. Дверь распахнулась от удара сапога. Вступили усачи с автоматами:

      – Где убийца?

      Цымбалов ткнул в клетку:

      – Вот он, красавчик.

      Усачи взглянули – усы перекосило.

      – Этот? – вопрос