Его женщина. Мария Метлицкая

помахали друг другу рукой. Весь день я мучился – мне казалось, что для нее эта ночь была чем-то незначительным, привычным, рядовым. И мне было тревожно и обидно. Слишком прагматичной, слишком уверенной, слишком прозаичной показалась мне эта история.

      Стало немного не по себе.

      Галка позвонила мне тем же вечером и тихо сказала:

      – Спасибо тебе!

      Я смутился:

      – О чем ты?

      – Спасибо! – настойчиво повторила она. – Ты был так нежен, так осторожен. Поверь, пойти на это мне было непросто! Совсем непросто, но… очень хорошо!

      Я чувствовал, как жар волнения и нежности, благодарности и радости заливает меня с макушки до пят.

      – И тебе… спасибо, – хрипло ответил я. – Ты была… замечательной!

      С того дня и начался наш роман.

      Мы не теряли напрасно времени – встречались почти каждый день. Пару раз посидели в кафе и даже сходили в кино. Правда, фильм не досмотрели – она наклонилась ко мне и шепнула:

      – Слушай, мы дураки! Зачем мы теряем драгоценное время? Тем более на такую вот чушь! Пошли, а? И побыстрее!

      Я кивнул, и мы стали пробираться сквозь ряды.

      Уже дома, чуть выдохнув, она сказала:

      – Ну? И кто был прав? А ты бы и не решился, верно?

      И мне оставалось только кивнуть – она все равно все понимала, моя Галка. Хотя никто не обязан понимать другого всегда – ни мать дитя, ни отец сына, ни муж жену и наоборот. Ведь кроме понимания важно еще и ощущение того, что человек, который рядом с тобой, тебя чувствует, даже если не понимает.

      Сошлись мы довольно скоро – через полгода после первой встречи. Быстро стало ясно: нам вдвоем хорошо.

      Тогда еще был жив Галкин муж, и расписались мы только после его смерти. Гера жил у ее родителей – она много и допоздна работала и уследить за ним не могла. Но каждые выходные его навещала или забирала к себе.

      Я так и не привык к пасынку – я его не растил. Когда он находился у нас – точнее, у себя, в квартире его матери, – то сидел у себя в комнате или болтался во дворе.

      Было видно, что нами он тяготится и стремится поскорее вернуться к бабке и деду.

      Ко мне, как мне казалось, он был вполне индифферентен – в разговоры не вступал, вопросов не задавал, а на мои отвечал коротко и скупо. Но и я не стремился к близости – меня это вполне устраивало.

      Правда, однажды у жены проскочило:

      – Тебе были выгодны такие отношения с Геркой – меньше спросу и меньше ответственности!

      Она была права, но я сделал вид, что немного обиделся.

      Хорошим отчимом я не стал. Впрочем, и отцом я был никудышным. Да и вообще я понял, что отнюдь не чадолюбив. Что уж поделать. Наверное, я был слишком погружен в себя, слишком много думал о неудавшейся карьере и нескладной судьбе.

      Я был эгоистом и никогда этого не скрывал.

      Опять растекаюсь мыслью по древу! Это моя, так сказать, профессиональная и человеческая особенность. За это меня ругает редактор, моя дорогая Лариса.

      Все, все! Все. Я начинаю работать!

      Марина

      Я