Жернова. 1918–1953. Роман-эпопея. Книга пятая. Старая гвардия. Виктор Мануйлов

реальные политики, и, следовательно, не имеем права на беспочвенные домыслы.

      При словах о возможности захвата власти Генрих Григорьевич внутренне сжался и подумал: «А если точно так же думает и Сталин?» Но заговорил совсем о другом:

      – Как сказать, как сказать… Следствием установлено, что в Ленинграде существует… пока еще существует, – многозначительно поправился Генрих Григорьевич, – так называемый «Ленинградский центр» – явно контрреволюционная организация, в задачу которой входит убийство выдающихся деятелей нашей партии и государства. Есть некоторые данные, что и в Москве существует аналогичный «центр», так сказать, параллельный… Ведь Рютин появился не на пустом месте, у него была почва под ногами. Не могла не быть. Да и Троцкий все время твердит о существовании антисталинского подполья. Ты ничего не знаешь об этих центрах, Лео?

      – Впервые слышу, Генрих.

      – Может быть, может быть… А знаешь, Лео, что делают с воинским подразделением, утерявшим свое знамя? Его расформировывают. – Помолчал, и новый вопрос: – А что делают с командным составом такого подразделения? Командный состав такого подразделения предают суду военного трибунала и… – Пошевелил в воздухе пальцами, мучительно покривившись одной половиной лица. – Спросим себя, как могут спрашивать у себя большевики-ленинцы: правильно делают, что предают суду и так далее? Ответ может быть только один: очень даже правильно… Однако, дело не в этом…

      Генрих Григорьевич ткнул докуренную папиросу в пепельницу, выпрямился в кресле и чуть прихлопнул по коленям ладонями, словно собирался вставать. Даже лицо его приняло отрешенное выражение. Но не встал.

      Каменев между тем отметил, что нарком внутренних дел усвоил манеру речи Сталина, следовательно, и думает по-сталински, и действует тоже, хотя Льву Борисовичу известно доподлинно, что Ягода Сталина ненавидит и боится, в кругу «избранных» не скрывает ни того, ни другого, и наверняка это известно Сталину. И Льву Борисовичу стало скучно. Так скучно, что даже до зевоты. Он с трудом удержал сведенные судорогой челюсти, достал из кармана платок, снял очки, принялся протирать стекла. «Полтора десятка человек, взятые недели две назад, все еще сидят где-то здесь, на Лубянке, – подумал он. – Все это проверенные товарищи, и Ягоде вряд ли удастся из них вытащить что-то полезное для своего хозяина. И не столько для него, сколько для самого себя. Уж не хочет ли он это полезное получить от меня?»

      А Генрих Григорьевич, мучительно наморщив лоб, продолжал развивать свои мысли:

      – Да, согласен, дело не в знамени. Дело в том, дорогой Лео, чтобы вместе разобраться, существует ли на самом деле – и в какой именно форме? – опасность для советской власти. Я очень надеюсь, что ты нам в этом поможешь. Как истинный коммунист. Как истинный марксист-ленинец. Как истинный революционер. Никакой кровожадности на твой счет нет и в помине… Но посуди сам, Лео: все шло хорошо, ничто не предвещало, так сказать, никаких политических катаклизмов… И вдруг – выстрел.