Жили-были люди… Сборник. Алина Равилевна Чинючина

был…

      – Был? – переспросила я.

      – Да, умер пять лет назад – зимой вьюга замела, а мать прошлой осенью от чахотки… – она перекрестилась. – Образованные, по местным меркам, очень хорошо. Сам Аркаша гимназию закончил, курсы учительские. Здесь детишек учил, пять лет назад уехал в Москву. В армию его, слышала я, забрали, да, видно, там с пути-то и сбили. Вернулся с красными. Ну, а раз здешний, то и народ знает, вот его и назначили председателем… все забываю, как его… ревкома. Так что теперь, можно сказать, Аркаша у нас начальник, – мать-настоятельница улыбнулась.

      – Вот оно что, – пробормотала я.

      – Я ведь его с пеленок знаю, – продолжала мать Марфа. – Мальчик он хороший, воспитание все же ничем не вышибешь. Не балованный, к старшим с почтением, и справедлив – в отца. Если так под ним и останемся, – она снова перекрестилась, – то, Бог даст, пронесет. С таким начальником можно жить.

      – А я-то ему зачем? – спросила я.

      – Порядок, говорит, такой. – В голосе матери Марфы прорезалась виноватая нотка. – Он уж и сам извинялся; ему тоже неловко в чужую жизнь лезть. Ты, Асенька, все-таки с ним поосторожнее. Человек человеком, а время нынче лихое. Гляди, не сболтни чего…

      – Он меня к ним в театр звал, – сказала я.

      Мать Марфа подумала.

      – Тут уж ты сама решай, деточка. Иной раз оно бы и не грех – молода ведь ты, да только уж вовсе дурная нынче молодежь пошла. Бога забыли… Тебе решать, тебе выбирать.

      Зима в тот год затянулась. Снежные бури занесли маленький город, ветер свистел в степи. Воздух был наполнен слухами – то тревожными, то страшными, то обнадеживающими. Впрочем, я не замечала этого. Я вообще ничего не замечала.

      Жизнь моя делилась между сном, молитвами и послушанием. После смерти мамы я долго не могла молиться. Святые со старых стен смотрели строго-укоризненно, а я все спрашивала: «За что?». Церковные напевы не манили больше, запах ладана казался приторным. Все хотелось сказать Господу: «Эх, ты…»

      Многому я научилась за ту зиму. Мыть полы и ставить хлебы, полоскать белье и варить щи, штопать рубахи и стирать пыль. Раньше эта сторона жизни проходила мимо меня. В комнатах убирала горничная, еду готовила кухарка, белье мы отдавали прачке. Двор расчищал дворник, платье шила портниха. Теперь, каждый день исполняя послушание тяжкой работы, я прониклась к ним жалостью. Но уважать по-прежнему не могла. Ежедневный, изнуряющий, монотонный физический труд – самая прочная преграда для того, чтобы по-настоящему мыслить. «Кухаркины дети» не могут управлять государством, это должны делать те, у кого есть на это время.

      Но сейчас я такого и хотела. Думать мне было некогда. Вечерами я добиралась до своей кельи и замертво валилась на постель. Если же сон не шел, вставала и ощупью, не зажигая свечи, шла в келью матери Марфы.

      Мы о многом говорили с ней в ту зиму. Мать Марфа стала мне настоящим другом. Если, конечно, может стать другом восемнадцатилетней девушке женщина за сорок. Она охотно беседовала со мной, советовала, какие книги лучше взять из монастырской библиотеки,