Наследница трех клинков. Дарья Плещеева

протирая кулаками глаза.

      – Господь надо мной сжалился! Вставай, Воротынский!

      Втроем они вышли к воротам, где стоял почтенный дормез, целая комната на колесах. Там же были привязаны два оседланных коня. Рядом сидел на чурбане старый сторож Ганс, держа на коленях старый мушкетон – орудие не столько огнестрельное, сколько схожее с дубиной: если взять за ствол, то прикладом можно отбиться от тройки грабителей.

      Увидев хозяина, Ганс встал и поклонился.

      – Что же ты не подпускаешь их к дому? – спросил Гаккельн, подняв повыше фонарь и осветив двух всадников справа от дормеза. Перед одним на конской холке сидела девица в длинной рубахе. Ее лицо было наполовину закрыто съехавшим и покосившимся чепцом.

      – Кто ее знает, что за девка, милостивый господин, – отвечал сторож. – Говорят, у болота поймали. А сами изволите знать, кто водится на болоте, особенно у нас…

      – Давай ее сюда, Герман! – приказал Гаккельн.

      Младший конюх Петер спешился и принял на руки девушку, сидевшую перед Германом. Ее бережно поставили на землю и подвели к Гаккельну.

      – Вот, милостивый господин, – сказал Герман. – Уж не знаю, та девица или не та. От нее слова не добиться, бормочет, как малое дитя. Взяли на опушке – сидела в траве.

      – Это она, – отвечал ему Гаккельн. – Молодцы, парни, вы заслужили награду.

      – Да, наградить их надо, – Михаэль-Мишка полез за кошельком. – Ливонезы тут у вас имеют хождение?

      – В корчме могут и не принять, но в Митаве их еще можно обменять на талеры и фердинги, – отвечал Гаккельн. – Хотя русских денег у нас не любят.

      – Это мы уже заметили. Но у нас остались именно ливонезы – не везти же их обратно! И это не русские деньги – чеканили-то их для Лифляндии.

      – Позволю напомнить, что мы сейчас – в Курляндии.

      Михаэль-Мишка достал большую серебряную монету с профилем покойной государыни Елизаветы Петровны, дал Герману с Петером – одну на двоих, они поклонились.

      – Ступайте, – велел им Гаккельн. – Ну, сажайте вашу добычу в дормез, и с Богом!

      Михаэль-Мишка подошел к Эрике, которая стояла все это время с опущенной головой, приподнял ей подбородок и заглянул в лицо.

      – Какая жалость, что девка убогая, – по-русски сказал он. – Ну да не наша печаль. Нам ее нужно доставить, куда приказано, – так, Карл Федорович? Ей-богу, жаль, ведь красотка…

      Гаккельн пожал плечами – мало ли красоток. Но в глубине души порадовался – он и сам считал родственницу прехорошенькой.

      – Ты, друг мой, непременно отпиши мне, как добрался до Санкт-Петербурга и довез девицу. Пиши в Добельн, я там часто бываю. И скажи – коли я соберусь в вашу столицу, можно ли пожить у тебя неделю-другую?

      – Обижаешь ты меня, Карл Федорович! – воскликнул Михаэль-Мишка. – Вовеки не прощу, когда приедешь к нам и поселишься в трактире! Мой дом – к твоим услугам! Живу я за Казанским собором, дом окнами глядит на Екатерининский канал. Спроси там любого – всякий покажет дом купца Матвеева, в нем