Наследница трех клинков. Дарья Плещеева

где трое детишек воспитывались, словно солдаты в казарме, и наказывались за малейшую провинность. Анне-Мария считала, что барон будет любить и баловать Эрику, а вот Гаккельн в этом вовсе не был уверен. Любезность фон Оппермана ему доверия не внушала.

      – Дядюшка, я не пойду за него, лучше утоплюсь! – выкрикнула Эрика и заплакала.

      – А что же делать? – Вдруг Гаккельна осенило: – У тебя есть на примете другой жених?

      – Есть! Есть!

      – И кто же это? – спросил Гаккельн.

      – Это Валентин фон Биппен!

      – Я такого человека не знаю.

      – Знаешь, дядюшка! Он прошлой осенью приезжал с Карлом, и мы обручились!

      – Прошлой осенью? С Карлом? – тут Гаккельн сообразил, о ком речь. – Этого только не хватало!

      Карл-Ульрих, старший брат Эрики, прибыл к родителям на побывку и привез с собой товарища-измайловца. Дело житейское – и неужто в усадьбе Лейнартов не прокормят лишнего гостя? Побывка длилась две недели, и за это время Валентин успел разозлить решительно всех. Он был из породы острословов, но не тех, что роняют тонкое словцо раз в день, не чаще. Это был острослов разговорчивый и способный слышать лишь самого себя. Только неопытная Эрика могла принять это словоизвержение за светский придворный лоск.

      Но Валентин – офицер, поручик, столичный житель, он молод, добродушен и подходит Эрике куда больше, чем барон фон Опперман.

      – Дядюшка, миленький, я дала ему слово! – рыдая, еле выговорила Эрика. – Или он – или я утоплюсь в твоем пруду!

      – И чего же ты хочешь?

      – Помоги мне уехать в Санкт-Петербург!

      – Ого! Это… это невозможно!..

      – Почему? Ты дашь мне в долг денег, дашь лошадь, и я прекрасно доеду…

      – Дурочка, ты не представляешь себе, как это далеко! Разве Карл не сказал тебе, сколько дней добирался до Лейнартхофа? По меньшей мере десять дней, ты уж мне поверь. И они ехали вдвоем, да с денщиками, и были вооружены…

      – Ты мне дашь свои пистолеты! – воскликнула Эрика. – И научишь стрелять!

      – Даже если я дам тебе мортиру, всякий сразу поймет, что ты – девочка, а не мальчик! – сердито сказал Гаккельн. – Я не могу отпустить тебя одну. Не могу – и точка!

      – Значит, мне остается только одно!

      – Да ты же не продержишься десять дней в мужском седле! Ты в лучшем случае доедешь до Митавы, а там свалишься с лошади и будешь три дня отлеживаться в каком-нибудь трактире. А за это время тебя найдут родители. Подумай сама… – пробовал образумить девицу Гаккельн. В ответ были только рыдания.

      Он отлично понимал, что жениха Эрике нашли самого неподходящего. Но чем он мог помочь? Пожалеть разве? Где бы ни попыталась Эрика скрыться – ее найдут, вернут домой, и лучше ее отношения с женихом от этого не станут. И все же, все же…

      Гаккельн глядел-глядел на плачущую девушку, которая годилась ему во внучки, и сам чуть не прослезился. От этакого смятения мыслей и чувств он, почитавший себя вольнодумцем, вдруг беззвучно произнес: «Господи!..»

      И в это