Новая Зона. Крадущийся во тьме. Светлана Кузнецова

а если увлекался, то и всю ночь.

      Раньше его не привлекало чтение. Тем более он никогда не стал бы читать чьи-нибудь мемуары, предпочтя что-нибудь полегче, или скачал бы фильм. Но сейчас его увлекал даже не сюжет и герои, а информация, атмосфера и детали той эпохи, к которой в начале двадцать первого века оказалось принято относиться либо с однозначным осуждением всего и вся, либо с романтическим флером. А ведь на самом деле это была всего лишь эпоха – такая же, как и многие другие.

      У Никиты захватывало дух, когда он понимал, что прикоснулся к Клондайку. Ни в одной интернет-библиотеке он никогда не нашел бы ничего подобного. И вместе с тем ему становилось грустно, ведь никому в мире не были нужны ни эти книги, ни он сам.

      Выздоровел он через полтора месяца. Проснувшись однажды утром, огляделся по сторонам и с ужасом понял, в кого превратился. Он всего-то перешагнул порог двадцатилетия, а бороду отрастил, словно восьмидесятилетний дед, благо хоть не седую и не слишком длинную (когда волосы доставали, брал старые садовые ножницы и отчекрыживал), зато чудовищной формы и ярко-рыжего цвета.

      Помнится, когда взглянул на себя в зеркало, едва не впал в истерику. Ржал над собой и не мог остановиться. Темно-русая шапка на голове, в которую превратилась некогда модельная стрижка, с рыжей бородой и пшеничными усами не сочеталась совершенно. Трехцветный кот, как правило, в природе не встречающийся (если животное не больное с рождения), да и только.

      Бриться оказалось невыносимо противно, на коже выступило раздражение, но Никита хотя бы начал себя узнавать. За сравнительно недолгое время он осунулся и похудел настолько, что теперь напоминал анатомическое пособие. Темно-карие глаза почему-то выцвели и поменяли оттенок. Пожалуй, Никита не мог сказать с точностью, какого они цвета: то ли каре-серые, то ли серо-карие. Разделение шло ровно посередине радужки. У зрачка оттенок оставался насыщенно-коричневым, потом шел круг более светлого коричневого – тоненький, словно контур, и далее – темно-серый, выцветающий к краю. Жуткий теперь у него был взгляд.

      Затем Никита вошел в комнату и, мягко сказать, обалдел. Починенные книги ставить оказалось некуда, и он, отыскав в сарае несколько досок, сделал своеобразный стеллаж: криво, косо, неаккуратно, но для того, кто молотка в руках в жизни не держал, – неплохо. Так вот он оказался заполнен полностью. Перед Никитой возвышалась настоящая стена из книг, и самое забавное, он лишь теперь осознал, какую же колоссальную работу проделал.

      Он долго смотрел, не решаясь подойти, попросту не веря своим глазам. Потом шагнул раз, другой, третий, провел пальцами по корешкам, словно заново знакомясь и понимая, что помнит все написанное в мельчайших подробностях и деталях, может даже цитировать. Как, почему – неизвестно. Энциклопедической памятью он раньше не обладал.

      Стало обидно. Окажись здесь учебники по языкам, Никита стал бы полиглотом, захвати он с собой учебные материалы по биологии, смог бы заочно окончить институт