Постъядер. Василий Дмитриевич Гавриленко

в темноте, там, где перестук колес. Сколько раз ты делал подобное.

      Ветер ерошил длинные волосы, рыжие пряди касались моего лица.

      Не могу! Дьявол побери, не могу…

      Я уткнулся головой в деревянную окантовку и прикрыл глаза: будь что будет.

      А на крыше вагона, похоже, что-то назревало.

      – Ты занял мое место, гнида.

      – Я выдавлю из тебя потроха.

      Зазвякало железо, и с крыши свалились два сцепившихся тела. Место освободилось.

      Превозмогая боль, я полез наверх.

      – Куда, падла! Нам тебя не надо.

      Черная, сплющенная с двух сторон рожа возникла передо мной; неширокий конец длинной палки устремился мне навстречу. Я успел уклониться, и, ухватившись за палку раненой рукой, – от боли в голове взорвалась бомба – дернул.

      Палка осталась у меня.

      Застонав от напряжения, я подтянулся на одной руке и влез на крышу вагона.

      В центре узкой площадки металлическая коротконогая печка выбрасывала в черноту снопы искр; ловя тепло, к ней жались игроки.

      Некоторые жарили крыс, насадив на заточенные прутья.

      – Эй, вы, какого хрена?

      Почему «вы»? Я оглянулся: рыжая стояла за мной, настороженно глядя на игроков. Прицепился банный лист. Жаль, что я ее не сбросил.

      Парочка наиболее смелых игроков (а, может, тех, кому больше всех надо), поднялась из-за печки, но я погрозил им палкой:

      – Хотите полетать, суки?

      Они присели и занялись крысами.

      Стараясь не задевать согбенные спины, я пробил путь поближе к печке и, положив перед собой палку, сел на холодное покрытие вагона. Рыжая примостилась рядом, стала смотреть на огонь.

      Я уже понял, что нам… тьфу! мне, – повезло. Игроки здесь собрались хлипкие; удивительно, что им вообще удалось попасть на крышу – наверное, садились в Начале Пути. В глазах у большинства – тусклая мольба: «Не тронь меня».

      Однако, кое за кем нужен глаз да глаз – хотя бы вон за тем остролицым, что до белизны в костяшках пальцев сжимает припрятанную на груди заточку, или за этим одноглазым рослым игроком, что так жадно поглощает крысятину, едва не касаясь мордой огня. Была б рука здорова, я занял бы его место у печки.

      – Подай крысу, – приказал я сидящему за моей спиной хиляку, оттесненному от печки к самому краю крыши. Тот, бросив затравленный взгляд, дотянулся костлявой рукой до широкого деревянного ящика и подал мне еду.

      – Ловец тоже давай.

      Игрок послушно протянул деревянный заточенный прут. Я насадил на ловец крысу и полез к огню. Сидящие у печки неохотно расступились, и моя крыса зашкворчала, разбрасывая во все стороны капельки жира. Одноглазый, прищурившись, разглядывал меня с деланным равнодушием, время от времени громко отрыгивая, – обожрался, сволочь. Тем не менее, я заметил, как он задержал взгляд на моей раненой руке. Вот ведь, не обмотал вовремя, дурак.

      Крыса, исходя жиром, зарумянилась, и я поспешил на свое место, не желая с искалеченной рукой драться за место у печи.

      Отличная