Ледяной клад. Сергей Сартаков

тоскливым взглядом уставилась в оплывшее ледяными натеками окно.

8

      Максим, наверно, в сотый раз осторожно разматывал повязку на больной руке, легонько к ней прикладывался щекой и с особым оттенком какого-то внутреннего удовлетворения бормотал:

      – Вот, понимаешь…

      Михаил сидел за столом и набивал патроны. Приставив указательный палец к носу, он соображал, сколько из них зарядить дробью на белку или рябчика, сколько картечью на крупную птицу, а может быть, и на косулю, и сколько – жаканами, черт его знает на кого. Хотя и зима, но тайга все-таки, а на ловца и зверь бежит.

      Михаилу спалось и виделось найти медвежью берлогу, да как-нибудь так, чтобы тут же поднять зверя одному и завалить его, ни с кем не деля охотничьей славы. Бывает же, по рассказам, сплошь и рядом такое: встреча с медведем один на один. Михаил ни капельки не сомневался, что при любых обстоятельствах и любого медведя он срежет первым же выстрелом.

      Служа в армии, Михаил стрелял неважно. Здесь, на Ингуте, он словно преобразился – на тридцать шагов стал без промаха попадать жаканом в консервную банку. И объяснял: «Это, Макся, закон природы. Не помню точно, Ньютон, кажется, тоже в школе учился на двойки, а потом всемирное тяготение открыл. Жизнь, она, брат, каждому образования добавляет».

      – Вот, понимаешь… – Максим в сотый раз любовался своей заживающей рукой со следами двух хирургических разрезов и в сотый же раз повторял, что дело могло бы запахнуть кислым, если бы он не сходил в медицинский пункт Читаутского рейда. – Ведь не простой нарыв оказался. Абсцесс. Понимаешь?

      Михаил пожимал плечами.

      – Правильно. А я тебе, дураку, разве еще сразу не говорил – с микробами не шути?

      Максим эти слова Михаила пропускал мимо ушей.

      – Могла бы, понимаешь, получиться флегмона…

      – И гангрена.

      – …и гангрена. Так и она мне сказала.

      – Может, еще и полное заражение крови. Как это – сепсис?

      – Может, и сепсис. А когда, понимаешь, резать она замахнулась, ножичек у нее…

      – Ланцет.

      – …ланцет у нее вот такой, блестит да еще прямо из кипятка вынутый, горячущий. Спрашивает: «Хотите, укол вам сделаю? Заморожу». Понимаешь, чтобы без боли. А я говорю: «Спасибо, не надо, я и так никогда никакой боли не чувствую». Ну ведь стыдно же было просить: уколите. А кы-ак полоснула она этим самым раскаленным ланцетом по руке, да второй раз, на глубину до самого сердца – кровища, дрянь всякая брызнула… Ну, понимаешь, я и… промок…

      Михаил хохотал, громко, раскатисто.

      – Ой, Макся, позор какой!

      – А она не заметила, говорит: «Ничего, ничего, вы еще как мужчина держитесь. Другие так, случается, в обморок падают». Зато сейчас, гляди, какая рука! Эх, все-таки здорово наша медицина работает!

      Мороз в эти дни сдал, окна оттаяли, только по самому низу лоснились толстые ледяные наплывы. Сквозь осветлевшие стекла теперь было видно, как бродят по тайге высокие белые тени – дул несильный, порывистый ветер, встряхивал вершины деревьев, и снежная крупа косо летела на землю. Наледь