Сказка о принце. Книга вторая. Алина Равилевна Чинючина

было больно. Каждое слово царапало душу, как камень с зазубренными краями. Вета не могла и не хотела расстаться даже с крупицей тех воспоминаний, в который Патрик принадлежал ей и только ей; на все попытки бабки она отнекивалась, потом стала зло огрызаться. Но Катарина не унималась, и девушка нехотя цедила сквозь зубы самые мелкие и незначительные подробности: что любил Патрик, как одевался, что предпочитал на обед или на ужин. Рассказывать это было опасно, но бабка, казалось, не замечала откровенного вранья или нестыковок: откуда бы мастеровой умел охотиться или как мог любить зайчатину в белом вине? И вытягивала, вытягивала из девушки все новые крохи, слушала и кивала. В какой-то момент Вета поняла, что ей это нужно, что в рассказах Патрик становится больше живым, чем в ее снах. И говорила уже сама, без понуканий, и улыбалась, вспоминая. А однажды вечером, вдруг запнулась на полуслове, посмотрела на бабку широко раскрытыми, изумленными глазами и прошептала, словно поняла только сейчас:

      – Он ведь умер…

      Слезы хлынули градом, полились по лицу, закапали на деревянную столешницу, но Вета сидела молча, словно недоумевая, не замечая ничего вокруг. И только спустя минуту вздрогнула, будто проснувшись – и застонала, зарыдала в голос, упала головой на стол. И плакала, как в детстве – горько, отчаянно, колотя кулаками – как не плакала уже давно, с той самой ночи или раньше, намного раньше.

      Бабка терпеливо пережидала, только гладила ее по голове, по трясущимся плечам. А когда Вета всхлипнула в последний раз и вытерла мокрые глаза, сказала мягко:

      – Вот и хорошо, вот и умница. Теперь будешь жить. А то ведь сухая ты была, девка, а это ой как плохо. Боялась я за тебя, все приглядывала, как бы ты руки на себя не наложила. – И вздохнула: – Горе, девонька, не спрашивает, куда да когда являться, приходит само, когда не ждали. Вот и тебе пришлось. Ну да что ж – зато дите у тебя будет, для него жить надобно. Твой-то Патрик во сне к тебе приходил, верно?

      Вета кивнула.

      – Теперь реже приходить будет. Вылила ты, теперь и тебе, и ему легче станет.

      Как-то раз Катарина отправила девушку на рынок – кончились соль и мука. Уже катил к концу ноябрь; деревья, уже разноцветные и полуоблетевшие, неторопливо роняли листья на головы прохожим, и Вете казалось, что она слышит этот слабый шорох. Девушка шла неторопливо, осторожно ставя ноги – уже стал виден под одеждой живот, иногда было тяжеловато ходить – и куталась в старый плащ, отданный ей Катариной.

      До рынка совсем недалеко, но так хотелось пройтись ясным погожим деньком. Накануне сутки лил дождь, и мостовая еще не успела просохнуть, оттого вдвойне дорогим было это нежаркое осеннее солнышко. Вета ловила глазами лучи, щурилась и думала о том маленьком, что растет у нее внутри. Впервые за все эти месяцы тоска внутри улеглась и свернулась тихим клубочком. Какое теплое солнце… Она свернула в переулок, чтобы выйти к реке… постоять немного на берегу, посмотреть на ленивую, полусонную Тирну…

      Где-то впереди раздались мужские голоса и смех. И Вета дернулась и ускорила шаг, потому