Запрятанная за стенами жизнь. Избранные рассказы. Владимир Конарев

ельской системе Ridero

      Я и мои «Дети» на призетации в клубе посёлка Цибанобалка.

      Похождения рядового…

      В нагрудном кармане гимнастёрки увольнительная. Этот небольшой, в четверть, листоквсегда строг. Владельцу необходимо не забыть время прибытия в часть. Полагается помнить это не только сердцу, когда листок касается нагрудного кармана, но и тогда, когда она память, встревожена. А она… в данный момент занята именем деушки, которая пишет солдату и ждёт его.

      Не штормит, а только накатываются волны бывших встреч с девушкой, девушкой с малой Родины. Писем что-то давно нет. И всё же, в гребнях волн мелькают: круглое лицо, полные губы, задумчивые глаза. Поцеловать бы! Где там – между – расстояния, да какие! А сердце, сердце… стучит, шевелит увольнительную записку… не прикажешь успокоится.

      Да к тому же… пальцы не слушаются. Ключв замке не проворачивается. «Пожирает» драгоценные минуты выхода в город. Оставить «неслуха» в замке – жди неприятностей от старшины склада. Мало того узнает дежурный по части, то совсем – пиши пропал – месяц майся в военном городке. А весна пришла – а!!! За забором части парочки милуются – целуются. Дурманит запахом сирень. А ты слюнки глотай, завидуй и терпи: до дембеля ещё ого – го: две весны команд: «Рота, подъём!». Всё, товарищ замок, кровь души выпил, щёлкнул рычажками, замкнулся! – Негодяй ты эдакий!» – ругая замок, шёл проходной части рядовой Комаров.

      Поскрипывали сапоги, лучилась кокарда. Улыбалась бляха ремня. Умиляла и грела душу увольнительная. С десяток шагов от проходной и брусчатка улицы. Отполированные камни – булыжники прислушались к цоканью подковок, прибитых по случаю выхода в город, в бывший немецкий. Прислушались и поняли: « Это цокают – русские сапоги!». Процокали мимо гауптвахты, свернули на улицу Первомайскую. Слева дома, справа дома. И все, как под копирку, с остроконечными крышами – в стиле готика.

      «Интересно, а как там внутри?» – вспорхнула мысль. Вспорхнула и… затрепыхалась, в блестящих липовых листочках. Её неожиданно встревожили: «Товарищ солдат, помогите!» Голова – на голос… и стоп! О, красивая женщина! Зовущие глаза о помощи. Взмах руки – крыло лебедя. Музыка в просьбе! Отказать невозможно! « Надо на второй этаж… вот этот ящик. Сосед поможет», – звучала мелодия просьбы, и лучился взгляд надежды. – Согласен! Комаров попросил верёвку и доску. Снял гимнастёрку Всё, что требовалось, чтобы втащить ящик, нашлось. Груз оказался очень тяжёлым и неудобным при повороте на второй этаж, но, « слегка намучившись», втолкали его в комнату. « Что там? что-то литое что ли?» – предполагал Комаров, одевая гимнастёрку.

      Сосед уже мыл руки, и его бодрый голос приглашал солдата к столу. Комаров хотел отказаться, но передумал: «Посижу, познакомлюсь». Сели за стол. Соседразлил вино. Оно призывно искрилось в бокалах, манило, соблазняло, но Желание сопротивлялось, заворачивалось в слово – «нельзя»! – Не могу! В увольнении я, – отстранило бокал Нежелание. «А я отведать, что поднесли, не откажусь!» – возразил Аппетит, – и руку солдата потянул к вилке. Хозяйка Валентина и сосед Говард, переглянулись, улыбнулись, звякнули бокал о бокал. Выпили. Говард, закусывая, сострил: «У нас в старинном городе не пьёт только один памятник поэту, но около, в войну, выпивали». Валентина с укоризной глянула на Говарда и постучала легонько вилкой по бокалу. Сосед улыбнулся, налил себе вина, выпил, закусил, и, вставая от стола, сказал: – Всего хорошего, ждут дела, – и вышел. – Я тоже, пожалуй, – поднялся Комаров.

      – Может быть, ещё посидим, – и женщина встряхнула пышными кудрями. Они рассыпались, обрамили ухоженное лицо, прикрыли слегка лебединую шею. В глазах заблистали, зовущие чёртики страсти. «Ворожея, хитрющая лисичка, намекает на близость к женскому телу, переворачивает душу; понимает, что этого-то солдату в казарме недостаёт». Сказала и молчит, выжидая реакции Комарова на намёк, а в глазах просьбицы мужской ласки. Пересела на диван. Поманила. Вздохнула. Трепетно замерли, властно – зовущие, спелой вишни, губы. Комаров придвинулся. Склонил голову на колени. Поцеловал руки, шею, и, вздыхая, шепнул: – Прелестная, пора в часть, к сожалению! – Понимаю, – выдохнула Валентина. Погладила волосы, приподняла голову, и… обвили руки шею. Поцеловала мочку уха, шепнула: – При случае – загляни, буду ждать! – Иди! Шагнула к двери, и медленно, нехотя, на себя, потянула дверную ручку.

      …На небосклоне блистает ковш Медведицы. Варится, вспениваясь, чёрное кофе ночи для господина Май. Он в час ночи встречается с 31 днями. Новые дни ещё не совсем поняли, что их ждёт. Они на подходе, в терпеливом ожидании. И, всем кто сладко спит, весенний месяц, в свой дневник распорядка службы первым пунктом, в эту минуту пишет: «Всему живому Любовь и Благоденствие!!!»

      …Шалит ветер. От выдоха и вдоха, трепещут, словно пушок птицы, листочки. Упругие, повзрослевшие липы – пятилетки, оживили окраску стволиков. За прошедший год службы рядового Комарова, они, незаметно и густо, обросли побегами, радуя взор и сердце. Утром, проходя мимо зелёного строя, приложил ладонь к козырьку фуражки, по правилам чести: – Пока, «товарищи – липки»! Иду в город!»

      Вновь