Вечный зов. Том 1. Анатолий Степанович Иванов

выйдя с удочками, крикнул:

      – Савельев!

      Иван встал.

      – Что служишь верно – хвалю. Отец будет… будет наказан. А мать помилуем, не виновата… Я послал сказать.

      И ушел с удочками на озеро. А Иван стоял и стоял столбом, и казалось, будет так стоять вечно.

* * *

      Согнанные к тополю люди волновались, слышались невнятный ропот, женский плач. И вдруг все смолкло, толпа замерла в оцепенении – вели Силантия и Устинью.

      Старик шел твердо, обиженно поджав губы, глядя прямо перед собой. Устинья плелась чуть сзади мужа, озиралась вокруг, будто не понимая, зачем собралась тут эта огромная толпа. Увидев болтающиеся на суку петли, она вскрикнула и осела в дорожную пыль. Два белогвардейца взяли ее под руки, поволокли под дерево.

      В толпе людей недалеко от тополя стоял в рваном армяке Яков Алейников, поглаживая дрожащей рукой приклеенную бороду, угрюмо смотрел, как белогвардейцы устанавливают под деревом скамейку. Больше трех суток подряд, ободрав в кровь руки и ноги, он лазил по скалам, окружавшим Зеленую котловину, соображая, нельзя ли где спуститься вниз. И нашел-таки более или менее пригодное для этого место. Сегодня ночью, под покровом темноты, связав несколько ременных вожжей, он спустился по отвесной скале почти с пятидесятисаженной высоты и к утру был в избе Михайловского мужика Петрована Головлева, который и раньше оказывал партизанским разведчикам кое-какие услуги.

      Когда стали сгонять на казнь, Головлев хотел спрятать Алейникова в подпол, но отчаянный Яшка сказал:

      – А пойдем глянем, чтоб злее быть.

      – А признают как?

      – Ну, тебя не выдам, не бойся.

      Неожиданно толпа раздалась, пропуская конника. Ординарец Зубова спешился, сказал что-то одному из белогвардейцев. Тот подошел к Устинье, сидевшей под деревом, поднял ее тычками и молча толкнул в толпу.

      – Помилована, что ли? – проговорила женщина с ребенком возле Алейникова.

      – Должно, – ответил другой голос. – Може, и Силантия…

      Но Силантия тот же белогвардеец ставил на скамейку. Потом и сам встал на нее, накинул петлю на худую, морщинистую шею старика, соскочил на землю.

      – Прощайся, что ли, с людьми, старик, – сказал он негромко.

      – А? – переспросил Силантий. – Счас… – И задумался, опустив голову. Потом поднял ее и сказал: – Ну-к что… Вы Ваньше-то обскажите, как отец сгинул…

      Толпа жадно выслушала эти слова и вдруг опять заволновалась, загудела.

      Будто испугавшись этого, белогвардеец толкнул ногой скамейку из-под старика.

      – Силантий! – раздался обессиленный крик Устиньи. – Родимый!

      И потонул в жутком стоне толпы.

* * *

      Яков Алейников вернулся в Зеленую котловину через несколько дней на рассвете. Дежурившие на скале Федор и Данило Кошкин, тот самый сын новониколаевского тюремного конвоира, разошедшийся с отцом «по идейным мировоззрениям», втащили его наверх.

      – Яковы бывают всякие, а таковский – один на свете, – сказал