Вечный зов. Том 2. Анатолий Степанович Иванов

народе. И бабам тут дело-ов!

      Из кухни вышла повариха Тоня с тряпкой в руках, вытерла этой тряпкой лицо и направилась прямо к хозяйственному сараю. Подойдя, она остановилась шагах в пяти, крупная, налитая ранней женской спелостью, с красным лицом не то от жара плиты, не то от смущения.

      – Я сготовила. Пойдемте ужинать, – проговорила она и сразу же отвернулась.

      – Спасибо, Тоня. Сейчас.

      Она стояла боком, прижимая тряпку к тяжелым буграм грудей, точно стеснялась их и хотела прикрыть. Хохлов видел эту располневшую девушку не раз, но все как-то издали. Черные глаза ее, как он считал, ничего никогда не выражали, кроме тупого и привычного равнодушия ко всему миру. А сейчас он разглядел вдруг совсем иное. Во-первых, глаза у нее были вовсе не черные, а густо-синие, как набрякшее первой грозовой силой весеннее небо. Опушенные хотя не густыми, но длинными ресницами, они таили в себе, оказывается, что-то робкое и восторженно-любопытное одновременно. И еще что-то ожидающее, чего нет сейчас, но что скоро будет обязательно… Во-вторых, в ее полноте не было ничего безобразного или неприятного. Просто крупная от рождения, широкая, как говорят, в кости. Хохлов видел ее всегда в какой-нибудь старенькой телогрейке или широком застиранном платье. А сейчас на ней был свежий синий, под цвет глаз, рабочий халат, схваченный в талии пояском. И сквозь халат обрисовывались ноги – длинные, крепкие и стройные… И, в-третьих, она была просто красива. Полные, румяные щеки, губы яркие, над верхней губой золотистый пушок. И голову с гладко зачесанными и собранными на затылке в большой узел волосами она держала как-то по-особенному – не гордо, но и не униженно. И немножко досадно даже стало Хохлову: зачем она прижимает неловко тряпку к груди, чего стесняется? Все в ее фигуре к месту…

      – Сейчас я, – сказал он еще раз.

      Повариха повернулась и пошла.

      Иван Иванович и старик провожали ее глазами до стряпки. Она это, видимо, чувствовала, шла, чуть опустив голову, все торопливее и торопливее, а последние метры почти пробежала.

      Когда она скрылась, Хохлов опустил в задумчивости голову, а дед Евсей сказал:

      – Вот и эта матерь добрая растет.

      Хохлов думал примерно об этом же, но совпадению своих мыслей со словами старика не удивился.

      – Хорошая девушка.

      – Ага, – кивнул старик. – Чистая она, Тонька. Пошли ей бог хорошего мужика.

      Через несколько минут Иван Иванович, раздевшись в маленькой опрятной комнатке, мыл руки над тазиком, а Савельева Анна, подвязанная пестреньким платком, сливала ему.

      Иван Иванович вкратце знал ее родословную и ее историю со слов Поликарпа Кружилина, всегда с любопытством поглядывал на нее.

      – Как здесь приживаетесь-то? – спросил он.

      – А чего мне приживаться? – чуть усмехнулась Анна. – Я здешняя. Да ведь, поди, и сами знаете.

      – Знаю. И что партизанила тут в гражданскую, знаю…

      – Только это?

      Она подняла на него большие строгие глаза. Губы ее, немного выцветшие, но еще свежие, были