Братишка. Владимир Поселягин

остановить преследователей, погибли. У передовой окруженцы встретились с другим отрядом, которым командовал командир дивизии. Они совместно прорвали оборону, и большая часть смогла вырваться к своим. Катя всё это рассказала в особом отделе, там даже были предоставлены фотоаппарат с плёнкой, снятый с того унтера. На этом всё. Катю посадили на поезд, и она отбыла в Москву. Страшная история… Четыре котлована… доверху… Извините, я сейчас просто не могу говорить, поэтому вернёмся немного позже к письмам слушателей, а сейчас я вам спою, настроение подходящее. Когда я рассказывал, как с семьёй уходил по дорогам смерти к Москве, то там множество эпизодов было, хоть мемуары пиши. И была вот такая встреча. На обочине у околицы деревни сидел красноармеец, лет за сорок, с новеньким орденом Красной Звезды на груди, но пустым рукавом гимнастёрки. В боях за нашу страну он потерял руку. Свесив голову, боец плакал. В руке у него была бутылка водки, к которой он так и не притронулся. Пока дед от колодца носил воды напоить лошадей, я подошёл, не мог не подойти. И тот рассказал свою историю, излил душу, и почти сразу она сложилась в песню.

      Тронув струны гитары, настраиваясь, я запел:

      Я полмира почти через злые бои

      Прошагал и прополз с батальоном,

      А обратно меня за заслуги мои

      Санитарным везли эшелоном.

      Привезли —

      вот родимый порог —

      На полуторке к самому дому.

      Я стоял – и немел, а над крышей дымок

      Поднимался не так – по-другому.

      Окна словно боялись в глаза мне взглянуть.

      И хозяйка не рада солдату —

      Не припала в слезах на могучую грудь,

      А руками всплеснула – и в хату.

      И залаяли псы

      на цепях.

      Я шагнул в полутёмные сени,

      За чужое за что-то запнулся в сенях,

      Дверь рванул – подкосились колени.

      Там сидел за столом на месте моём

      Неприветливый новый хозяин.

      И фуфайка на нём, и хозяйка при нём,

      Потому я и псами облаян.

      Это значит,

      пока под огнём

      Я спешил, ни минуты не весел,

      Он все вещи в дому переставил моём

      И по-своему всё перевесил.

      Мы ходили под богом – под богом войны,

      Артиллерия нас накрывала,

      Но смертельная рана зашла со спины

      И изменою в сердце застряла.

      Я себя

      в пояснице согнул,

      Силу воли позвал на подмогу:

      – Извините, товарищи, что завернул

      По ошибке к чужому порогу.

      Дескать, мир да любовь вам, да хлеба на стол,

      Чтоб согласье по дому ходило…

      Ну а он даже ухом в ответ не повёл,

      Вроде так и положено было.

      Зашатался некрашеный пол,

      Я не хлопнул дверьми, как когда-то,

      Только окна раскрылись, когда я ушёл,

      И