Бегство. Алексей Петрович Бородкин

ригу молотилкой, сделали для этого пристройку, но, очевидно, так и не собрались. Теперь гута стояла заваленная мусором: плетёными корзинами, дырявыми бурдюками и сломанными черенками от лопат – руки фрау Хелмы не доходили до этого заброшенного уголка хозяйства.

      – Жить будешь здесь, – сказал герр Гюнтер. – Здесь тебе будет уютно.

      Он обвёл мутным взглядом помещение и громко икнул. Воздух наполнился "ароматами" вчерашнего перепоя и чем-то кислым, уже сегодняшним.

      – Сдвинь этот хлам, – он толкнул сапогом ящик, – куда-нибудь… Но ничего не выкидывай! Сена можешь взять сколько угодно… если захочешь.

      Хозяин вздохнул и пожаловался, что голова трещит, как молочница в базарный день.

      – Прямо молот колотит в затылок: "бум-бум-бум!" Ты это… похмелье лечить не умеешь?

      Пинуччо отрицательно покачал головой. Герр Гюнтер развернулся и пошел в таверну, пошатываясь и хватая ртом воздух. Под ноги ему попался слепой цыплёнок – он беспорядочно метался по двору, ударяясь о предметы и падая каждое мгновение.

      – Пшел прочь! – Герр Гюнтер пнул цыплёнка так сильно, что тот отлетел к дверям гуты.

      Пинуччо поднял беднягу, погладил. Худой, измождённый – хозяйка перестала кормить его за ненадобностью. Удивительно, за что цеплялась в нём жизнь?

      Из жалости мальчик хотел свернуть цыплёнку шею, но передумал. Когда Пинуччо устроил своё жилище, он привязал птицу за лапку в дальнем углу сарая. Так чтобы цыплёнок мог гулять, не спотыкаясь ежеминутно, но его не было видно от двери (Пинуччо опасался гнева хозяйки).

      "Надо бы дать ему имя", – подумал.

      За пищу и приют Пинуччо убирал двор, чистил коня и таскал воду. Если с посетителем таверны случалась неприятность, и его выворачивало, прежде чем Гюнтер выставлял пьянчугу за дверь, убирать вызывали мальчика. А ещё он каждый вечер разминал хозяину ступни.

      – Давай, малыш, – мужчина усаживался в кресло и вытягивал ноги. – Постарайся на совесть, и я заплачу тебе золотом.

      Про золото это он, конечно, врал. Если герр Гюнтер оставался доволен, он платил половину батцена. Когда это случилось в первый раз, мальчишка сжал в кулаке медяк и отвернулся. Слёзы выступили у него на глазах.

      "Золотой! – думал он, и душу захлестнуло отчаянье. – Мне нужен золотой! Так я никогда его не заработаю… мне потребуется год и даже больше!"

      Но потом он вспомнил слова отца: "Не торопись, сынок, и всё будет". Через два месяца Пинуччо скопил всего семнадцать батценов – даже такую смехотворную плату хозяин таверны порою отказывался платить.