Дождь в разрезе. Сухбат Афлатуни

«влажных вин».

      Не будем порицать «сонную лень» у Коновалова и мы. Беда этого стихотворения – не столько эти эпитеты, и даже не странная «склоняющаяся» заря (склоняется, все же, обычно солнце), сколько общая вторичность, зависимость от многочисленных вечерних и зимних пейзажей в русской поэзии[26]. «Красивые» эпитеты лишь делают эту вторичность более заметной.

      Еще один зимний отрывок – Григория Марка, из того же июльского номера «Знамени» (невольно думаешь, что «знаменский» отдел поэзии решил немного остудить читателей в летний зной):

      Рано утром кружок продышу на стекле.

      В нём, шатаясь от ветра, шагают с ночлега

      тени сонных деревьев на чёрных ходулях.

      Их пушистые шапки свисают к земле.

      В синем доме напротив за кружевом снега,

      отороченным нитями света в сосульках,

      серебрится подол замерзающей крыши,

      валит пар из трубы, стены медленно дышат…

      В первой строке возникает надежда, что вместо статичного, перегруженного «косметическими» эпитетами пейзажа возникнет что-то более живое…

      Увы. У Коновалова была «сонная лень» – здесь «сонные деревья» (не слишком богатое развитие образа «зимней спячки»). Тот же перебор цветовых эпитетов. У Коновалова они хотя бы описывали, пусть и не очень ловко, спектральную гамму на закате; у Марка они просто необязательны. Замените «черные ходули» синими, а «синий дом», скажем, черным или красным (разве что только не желтым) – в стихотворении не изменится ровным счетом ничего. Как ничего не изменилось бы в замене эпитетов в «пушистых шапках» (непонятно чьих: деревьев или теней) или в «замерзающей крыше»… «Безразличный эпитет», как называл это Осип Брик. Словарь эпитетов-«украшений» в пейзажной живописи довольно обширен – вот только бóльшая их часть изрядно захватана, потаскана, «безразлична»…

      Но может быть, выход – в усложнении эпитетов, в их большей новизне, выразительности?

      Владимир Гандельсман, «За городом» («Новый журнал», 2011, № 263):

      Страда моментального отклика

      в воздушном идёт синема:

      на взгляд откликается облако —

      в разрыве его синева.

      На мысль отвечает акация —

      соцветий горят образцы,

      а вечером в поле за станцией

      сверкнут проливные косцы.

      Вода жизнесмерти проточная:

      лишь рыба плеснёт в тишине —

      сорвется звезда полуночная,

      и мир шевельнется в зерне.

      Стихотворение гораздо талантливее двух предыдущих; некоторые строки – исключительно удачны («…а вечером в поле за станцией / сверкнут проливные косцы»). Кроме пейзажной зарисовки присутствует и второй план – мысль о единстве микро- и макрокосма, о связи «внутреннего пейзажа» с внешним.

      И все же не оставляет ощущение, что стихотворение написано на изношенном поэтическом материале. И становится это заметно именно тогда, когда автор пытается оживить этот материал за счет некоего смыслового и образного усложнения. Пусть у Гандельсмана не просто «проточная вода», а «вода жизнесмерти

26

«Декабрь морозит в небе розовом» Кузмина, «На бледно-голубой эмали…» Мандельштама, «Солдат – заключенной» Домбровского («Посмотреть, как на западе ало / Раскрываются ветки коралла…»)…