Москва винтажная. Путеводитель по московским барахолкам. Антон Евтушенко

вернисаж, что называется, держал марку, соответствуя своему названию и назначению. Коллекционер со стажем Егор Альтман вспоминает:

      «Там был настоящий культурный центр. Можно было увидеть художника, который сам продавал свои работы. Это даже и рынком назвать было нельзя, скорее живым вернисажем, ежедневной выставкой».

      Но оседлых художников быстро потеснили хваткие торговцы сувенирами – очень в моде были тогда матрёшки, командирские часы и пуховые платки из козьего пуха. Впрочем, интуристы не гнушались картинками с московской пейзажистикой. Пользовались популярностью и портреты на заказ. Одним словом, на вернисаже хорошо жилось всем – как правило, иностранный покупатель расплачивался долларами, невзирая на сюрреалистические ценники новой России. Матрёшечник за пару дней бойкой торговли мог отоварить 80–120 иностранцев, получив на руки месячную зарплату инженера.

      А потом «хорошо жилось всем» кончилось, потому что не бывает так, чтобы всем и хорошо. Засилье матрёшек и ушанок стало невозможным. Место продажи картин уменьшилось по площади настолько, что вернисаж пренебрежительно обозвали Аллеей живописи и перенесли на крошечную поляну в отдалённой части ярмарки.

      Попасть на неё с главного входа сразу не получится. Придётся поискать.

      Сегодня суббота, а значит, самый сильный заговор на удачную торговлю. В субботу на Измайловском вернисаже посетителей традиционно много с самого утра. Публику не пугает даже дождь, зарядивший накануне противной моросью.

      – Два моих приятеля проработали, один – семь, другой – двенадцать лет, и ушли отсюда, оставив места, – делится человек лет пятидесяти, сухощавый, грустный, но с огненным, подвижным лицом. Предмет его продажи – тиражные шкатулки, по большей части расписные, с лубочными картинками екатерининской Москвы. – Бойко идёт торговля только иконами и самоварами, но скоро народ насытится и этим.

      – Да Вернисаж давно умер! – восклицает его сосед, смешной человечек в соломенном канотье. Узнав, что я задумал книгу, он скептически качает головой: – Если совсем делать нечего, пишите! Но вам, писателям, как и нам, художникам, ловить здесь нечего. Кризис, что ли, догнал, но интурист теперь желает «всё по десять». Легенды о миллионах, заработанных на картинах, только в головах администрации.

      – Это кто художник? Ты художник? – В разговор встревает усатый продавец фаянсом. – Когда я только начинал, в 2004-м, художников здесь было много. И картин. И покупателей. За последний год или два я живого художника в глаза не видел. Кругом только перекупы с конъюнктурным псевдоискусством. И где они его берут? Казалось бы, ну зарабатываешь на картинах, так хоть всякое дерьмо не тащи. Покажи ты человеку достойную вещь, а не это!

      – Сидеть с одним товаром, да ещё и недешёвым, вообще бесполезное дело! – не соглашается торговец в канотье, ничуть не обидевшись на презрительный жест соседа в сторону его мозаичных картинок. – То, что попроще-подешевле,