Десант центурионов. Юрий Никитин

о лет.

      А вообще-то Кременев был не робкого десятка. Крупный, широкоплечий, с длинными мускулистыми руками, он походил на благородного пирата, авантюриста-землепроходца или капитана галактического звездолета, какими их рисуют художники. Лицо волевое, мужественное. В синих как небо глазах горит отвага. Они чаще всего смеются, но могут мгновенно становиться холодными, как лед. О его физической силе рассказывают легенды. Он поднимает сдвоенный модуль, который трое подсобников еле сдвигают с места, во время отпуска покоряет высочайшие горы, плавает с аквалангом ниже допустимых глубин, и, говорят, дрался с акулой, вооруженный одним ножом.

      Но он наделен особой отвагой, которая позволила ему наперекор авторитетам взяться за абстрактнейшую идею параллельных миров. Он мог на этой скользкой теме загубить свою блестяще начатую карьеру: кандидатская степень – за дипломную работу, докторская – в двадцать пять, научные работы переведены на многие языки… Но Кременев пошел к цели, как таран. Он не знал сомнений в выборе пути, не знал терзаний, не отвлекался на театры, выставки, в результате чего в свои сорок лет создал первую в мире лабораторию по изучению параллельных миров. А мы, обремененные гуманитарным наследием, стали его подчиненными.

      – Опять парфюмерную фабрику строят! – орал он время от времени возмущенно. – Кому это нужно? Ка-а-акие деньги гробят на духи!.. А если взять по стране? По всему миру? Совсем с ума посходили!.. Нам бы на лабораторию хоть десятую часть, уже с Марса плевали бы на выжившую из ума планету по имени Земля! Эх, была бы моя воля!..

      К счастью, его воля была только в пределах лаборатории. Да и то с девяти до пяти. В остальное время мы читали, ходили в театры, балдели у телевизоров. Кременев же мог прожить без философии, он просто не заметил бы исчезновения театров, литературы. Что делать, у нас стремительно нарастает обожествление науки и техники, все чаще свысока поплевывают на гуманитариев и вообще на культуру. В обиход вошли слова: «контркультура», «антикультура», «контркультуртрегерство», но мы все, за исключением Кременева, снисходительно посмеивались. Увлечение НТР – временное, чем только человечество ни увлекалось, в какие крайности ни впадало, какие панацеи ни искало! А культура – это вечное, медленно и настойчиво улучшающее все человечество по важнейшим показателям.

      Но все же мы живем в мире, где преимущество за технофилами. Потому Кременев громогласно распоряжался, а мы метались по залу, выполняя его указания.

      – Все готовы? – рявкнул Кременев.

      – Первый блок готов!

      – Второй блок!

      – Третий!

      Когда отрапортовал девятый, последний, Кременев опустился за пульт. До момента, когда энергостанции города отдадут нам энергию, оставалось пять минут. Крайне важно, чтобы энергию дали все энергостанции. Если ее окажется хотя бы на треть меньше, мы не просто потерпим неудачу с проколом Барьера между мирами. Энергия, не в силах проломить барьер, мгновенно высвободится здесь. Будет небольшой вакуумный взрыв. В образовавшейся воронке поместятся пять таких зданий, как наш институт.

      Все мы мечтали о хотя бы крохотной приемной камере на «той стороне». Перемещение было бы безопасным, а энергии требовалось бы в десятки раз меньше. Теперь же я нервничал, боялся шевельнуться, чтобы не повредить хрупкую аппаратуру. Все в первый раз!

      Для гостей платформа, на которой я находился, была всей установкой, но мы помнили о трех подземных этажах, начиненных сложнейшей аппаратурой, которую своими руками собрали и установили за пять долгих лет. Для Кременева это были мучительнейшие годы, он говорил с горечью:

      – Руки опускаются с рохлями. Зачем только живут? Тратят драгоценнейшее время на рыбалку, баб, хоккей по телевизору. Уйти бы в оборонную промышленность. И средств больше, и сотрудники не спорят со старшими по званию.

      С его точки зрения работники из нас были хуже некуда. У нас в библиотеках стояли наряду с работами Винера, Колмогорова, Терещенко – томики Достоевского, Толстого, Сартра. Нередко на более почетном месте. Кременев же не признавал иных богов, кроме богов физики, а уж хобби – если это можно назвать хобби, – у него оставалась только любовь к маршам и духовым оркестрам. Ему вообще нравилась армия.

      – Порядка нам недостает, – говорил он часто. – Был бы порядок, давно бы с Марса на Землю плевали.

      Достижения в космосе, по Кременеву, символизировали прогресс. Не только в технике, а вообще. За успехи в космосе Кременев простил бы бог знает какие грехи и упущения. В минуты раздражения он говорил нередко:

      – Знаете, зачем я стремлюсь проломиться к параллельникам? У них там, наверное, больше порядка!.. Почему так уверен? А хуже, чем у нас, не бывает!.. Вот и хочу ткнуть наших носом, показать, как надо жить!

      И вот теперь я замер на платформе, нервно косясь на часы. Мэнээс, тридцать два года, русский, снова холост, сравнительно здоров. Владею английским и латинским. Последним – как хобби. Физик без хобби – не человек, а я физик, хотя не такой гениальный, как Кременев, не такой технофил, как Кременев, не такой здоровяк, как Кременев… но шефу идти на эксперимент нельзя, ибо кто лучше его обеспечит запуск?

      Кременев