Отделение виолончели. Надежда Белякова

на кухню. Войдя на кухню, он сразу понял, что его сомнениям больше нет места. Через спинку стула были аккуратно повешены новые мужские брюки с гульфиком на молнии, революционной в те годы деталью одежды.

      В кармане этих взрослых брюк торчала неиспользованная поздравительная открытка, давно болтавшаяся без дела среди книг, с улыбающимся зайчиком, держащим выше себя ростом морковку, с размашисто-каллиграфической надписью: «С днем рождения!» На обратной стороне, убегая утром на работу, мама надписала ее черным карандашом для глаз, просто: «Поздравляю!»

      Глава четвертая

      К 16 часам Володя поехал на Кропоткинскую в художку. Войдя в класс, поискал глазами Лёвку, но не нашел его. Вышел из класса. Пошел посмотреть, где он. И нашел, вернее, услышал в пустом коридоре. Ему послышался доносящийся откуда-то его смех. Оглядевшись, чтобы никто не видел, быстро поднялся по боковой лестнице на чердак.

      Испуганные голуби разлетались, растревоженные его неожиданным вторжением в их добротно-обкаканый мирок, где объектами их усилий были и балки чердака, и белеющие в потемках бюсты, и головы гипсовых классиков. Сосланные на чердак, словно в наказание за то, что не уберегли свои носы и уши в процессе приобщения юности к изобразительному искусству. Голуби вспархивали из-под его ног с ворчанием-воркованием. И оседали чуть в стороне.

      В темноте чердака белели сосланные сюда гипсовые инвалиды, среди которых так сладостно-запретны были первые папиросы с назидательным названием «Беломорканал». Аполлон с отбитыми ногой и руками, Венера с густо закрашенным черной краской лобком и красными сосками на безголовом теле, что делало её похожей на снеговика. Несколько одинаковых Гомеров, которым нанесенные учениками травмы всё же придавали различия.

      Лёвчик рассказывал анекдот, но сам так смеялся, что мешал понять, в чем же заключенная в том анекдоте соль. Его смех заглушал курлыканье предчувствующих весну голубей, и он никак не мог закончить анекдот из-за приступов собственного меха. Он сидел на подоконнике полукруглого окна, одну ногу небрежно поставив на голову нещадно битого Сократа, другой как-то по-детски болтал. Смеясь, он встряхивал кучерявой головой с по-битловски давно не стрижеными волосами. Совершенно «Пушкин лицеист», как и полагается Пушкину, «развлекал дам», угощая их «Данхиллом», купленным у соседа-фарцовщика. Рядом с ним сидела Лёля, недавно поступившая в их школу, явно не умеющая курить, но старающаяся соответствовать богемности ситуации и места.