Отделение виолончели. Надежда Белякова

промахивалась, и все собирала другая проворная рыжая обезьянка. И так много-много раз, чтобы не расплакаться перед всем классом. Потому что если она расплачется, и настоящие слезы потекут по её вечно румяным щекам, значит, всё это тоже – настоящее, и то, что папы, правда, больше нет.

      Глава вторая

      Спустя годы, когда Нина одна растила сына, она воспитывала его вопреки всему, что окружало её, как протест и вызов всему пережитому ею до рождения сына. Её сына, носящим гордое имя – Владимир, в честь отца Нины.

      Ей пришлось быть сильной, очень сильной, потому что рожать ей пришлось в разлуке с отцом ее сына, оказавшемся в это время тюрьме.

      Нашумевший судебный процесс над валютчиками; дело Рокотова-Файбышевского & Сo, прошумевший на всю страну, переломил и ее жизнь, и ее будущего ребенка. В этом процессе по тому же делу о валютчиках, то есть тех, кто покупал, вернее, доставал дефицитные вещи и пользовался валютой других стран, расплачиваясь и покупая товары на чёрном рынке, проходил и отец ее будущего ребенка – Николай Ракитин, родовой титул которого стал его кличкой – «князь».

      Не бог весть какая статья в те годы, но неожиданно дело оказалось столь резонансным, что статья была изменена лично Хрущёвым и выросла до значимости «измена Родине». Возлюбленный Нины, сын благопристойной дворянской семьи Ракитиных. Семья, чудом выжившая в мясорубке революции, даже сквозь советские времена в советской коммуналке умудрилась пронести свой дворянский уклад жизни. Именно об эту чопорную благопристойность и раскололись последние надежды Нины. Когда она все же решилась привезти к ним их внука – своего трехлетнего сына Володю, голубоглазого, златоволосого мальчика. Белокожего, как новогодний зефир, который в праздник раздавали детишкам в детских садах, воткнув в него бумажного голубка на палочке с надписью: «Миру-Мир!»

      Володя навсегда отчетливо запомнил, как тогда мать привела его в огромный и показавшийся ему бесконечным «Детский Мир», как утомила она его придирчивыми примерками разных новых ботиночек на шнуровке, разных мальчиковых костюмчиков. Хотя ему стазу же понравилась синяя «матроска». Да и матросская бескозырка с двумя синими ленточками и выпуклым золотым якорем-кокардой сразу так обрадовала его, что он наотрез отказывался снимать её, даже примеряя костюмчики.

      Только когда мать убедилась, что сынок, наряженный в синюю матроску с широким, свисающим за спину белым воротничком стал точь-в-точь как дворянский ребенок на старинных дореволюционных фотографиях, утомительные для него примерки закончились.

      В этой жестковатой до первой стирки матроске, в белых гольфах со смешными помпончиками по бокам, в которых так весело было маршировать, высоко поднимая коленки, чтобы помпончики взлетали повыше, в черных ботиночках на высокой шнуровке и в бескозырке на его стриженой головке – таким мама повела его куда-то.

      По дороге он, картавя, пел модную тогда песенку, которая всегда смешила маму:

      Эй,