Тело призрака. Владимир Дмитриевич Сверкунов

на плод. Выкидыш случился с большими осложнениями, и хотя доктора спасли супругу Бориса Павловича, мечты о потомстве стали несбыточными.

      Он прошел половину тоннеля, когда почувствовал, что задыхается. «Неверное, воздух спертый, – подумал Борис Павлович, – давно не проветривали». Он немного сбавил темп, от чего стал еще сильнее шаркать. Ничего необычного, а, тем более, подозрительного он не заметил, но решил не останавливаться на полпути, а пройти тоннель до конца, который стал виден после поворота. Но как ему ни хотелось, нельзя было открывать там дверь, чтобы глотнуть свежего воздуха – мало ли кто увидит! А дело-то конфиденциальное!

      Борис Павлович преодолел еще шагов триста, как вдруг ощутил головокружение. Ему показалось, что сердце сбилось с ритма – то колотится, как сумасшедшее, то замирает. Еще через пятьдесят шагов он понял, что дальше идти не может: такой слабости и боли в груди он не чувствовал никогда в жизни, хотя сердце, особенно в последние одинокие годы, пошаливало. Старик прислонился спиной к стене и рукой, которая внезапно онемела и перестала слушаться, попытался залезть во внутренний карман пиджака, где лежала пластинка с шариками нитроглицерина. Но рука так и осталась рядом с сердцем, вдруг взорвавшимся жгучей болью. Молотками застучали в голове последние бешеные удары сердца. Тело Бориса Павловича обмякло и сползло по стене вниз. Он успел мысленно закончить фразу, давно заготовленную для такого момента: «Ну вот, Зиночка, скоро будем вместе!»

      Он лежал в неудобной для живого человека позе, с закрытыми глазами и подобием улыбки на лице, которое все больше впитывало синеватый безжизненный свет люминесцентных ламп.

      17.

      С самого утра Владимир Ильич был предоставлен самому себе. Доктор, к которому он уже привык, отменил сеанс терапии на «стиральной машине» и уехал по каким-то неотложным делам. В распоряжение пациента попал весь большой дом. Правда, несколько комнат оказались запертыми, а оставшиеся – пустыми, если не считать обыкновенных стандартных кроватей и тумбочек, стоявших около них. В одном из таких номеров с аскетической обстановкой и жил сейчас Ленин, а в лабораторию, тоже сейчас закрытую, его отводили только на сеансы лечения.

      Он близко сошелся со своим постоянным куратором, представившимся Тимофеем Николаевичем. Каждый вечер они расставляли шахматные фигуры и играли почти до полуночи, причем чаще побеждал Владимир Ильич. Ему даже не приходилось напрягать память, чтобы вспомнить продолжение того или иного дебюта – сами собой в мозгу возникали уже наигранные многими шахматистами ходы. «Странно, – поначалу думал он, – второстепенное сохранилось, а главное – испарилось».

      Владимир Ильич спустился на первый этаж, где находился довольно просторный холл с большим полированным столом и стульями с мягкими сидениями, обтянутыми серо-зеленой материей. По обе стороны от него стояли два мягких дивана с такой же обивкой. Вдоль третьей стены тянулся стеллаж с книгами, а в четвертую