Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие. Игорь Оболенский

Ивановна тоже была в хороших отношениях.

      Иногда я ловил себя на желании поправить Прохорову, мол, официально считается, что то, о чем она говорит, обстояло совсем по-другому.

      Но вовремя одергивал себя. В конце концов, я об этом читал в книге, а Прохорова видела своими глазами или, по меньшей мере, слышала от тех, кто видел. И потом, мы ведь не писали с ней учебник истории. Скорее, у нас получалась «книга судеб».

      Вера Ивановна рассказывала то, что знала. И то, что могла знать только она.

* * *

      Она никогда не была замужем.

      Но и одна, кажется, бывала не часто – то и дело к ней забегал кто-нибудь из студентов или родственников.

      Однажды я застал у Прохоровой ее двоюродную внучку. Улучив момент, когда хозяйка отлучилась на кухню – каждый раз она настойчиво требовала, чтобы наши разговоры сопровождались чаепитием, – внучка неожиданно и, как мне показалось, даже с какой-то злобой произнесла: «О Рихтере, значит, расспрашиваете? А вы знаете, что он сломал моей бабушке жизнь? Потому что самое ценное, что было в ее жизни, – это открытки, чемодан с которыми лежит под ее кроватью?!».

      В этот момент в комнату вернулась Вера Ивановна.

      Внучка, не желая продолжать начатую тему, убежала по каким-то своим делам. И больше наши пути с ней не пересекались.

      Но я ее слова запомнил. Тем более что, как оказалось, она сказала правду – открытками Рихтера Вера Ивановна действительно дорожила.

      Я приходил к Вере Ивановне много раз.

      Перед тем как начать разговор, мы неизменно собирались выпить чаю. Расставляли чашки, раскладывали конфеты, пирожные и, налив в электрический чайник воду, включали его.

      Но почти никогда до чая не доходило. Потому что, только открыв мне дверь, Прохорова едва ли не сразу начинала что-то рассказывать. И, кажется, полностью переносилась в свое прошлое.

      Как-то она заметила: «Я ведь пережила всех, о ком вспоминаю. Нет ни Светика, ни Бориса Леонидовича, ни Зины, ни Юры Нагибина, ни Роберта Рафаиловича. Пустота вокруг. А я, как ни странно, жива. Может, для того, чтобы успеть рассказать о них?».

* * *

      И она вспоминала.

      Чашку с уже остывшим и ставшим иссиня-черным от забытого в нем пакетика с заваркой чаем Вера Ивановна замечала только через пару часов.

      Вера Ивановна оказалась неповторимой рассказчицей.

      Когда мы только познакомились, ей уже был 81 год. Достойный возраст для человека с прекрасной памятью и завидным чувством юмора. Но и за те годы, в течение которых мы делали эту книгу, она, кажется, почти не изменилась. То же поразительное внимание к деталям судеб своих великих современников, цепкость памяти и ироничное отношение к себе.

      Во время одной из наших встреч ей по телефону позвонил кто-то из племянниц. Узнав тему нашей беседы (мы говорили об отречении Николая II и роли, которую в этом сыграл двоюродный дед Прохоровой), девушка строго, как мне показалось, поправила неточность Веры Ивановны в датах.

      Та виновато улыбнулась и произнесла в трубку: «Да, я оговорилась. Но белые медведи