Охотничья трилогия. Луи Буссенар

один человек, живущий в самом конце улицы Лафайета, почти в Пантене. Фрике́ идет попрощаться с ним перед отъездом.

      Всякий другой, отправляясь в такую даль, взял бы извозчика, но Фрике́ даже в голову это не пришло. Ему напоследок хотелось пройтись пешком по парижскому асфальту, пробежаться по всем улицам, надышаться родным воздухом.

      Поравнявшись с табачно-винной лавочкой, он смело вошел в нее, поклонился молодой особе, сидящей у конторки, и собирался уже пройти в комнату за лавкой, как вдруг, услыхав за дверью крики и брань, остановился.

      – Неудачно я попал, – прошептал он. – У madame Барбантон расходились нервы, а когда это случается, то для моего бедного друга настает сущий ад. Такой, что самому Вельзевулу сделалось бы тошно. Но все-таки я зайду и пожму ему руку.

      Он стукнул в дверь и вошел, не дождавшись даже традиционного «войдите».

      – Честь имею кланяться, сударыня! – произнес он с особенной учтивостью. – Здравствуйте, дружище Барбантон!

      На эти слова к нему быстро обернулся высокий мужчина в узких панталонах, жилетке из трико, с лицом суровым, но симпатичным, и дружески протянул молодому человеку обе руки.

      – Ах, Фрике́! Я очень несчастлив, дитя мое!

      Дама, в ответ на приветствие Фрике́, бросила на него косой взгляд и ответила, точно хлыстом ударила:

      – Здравствуйте, сударь!

      Ледяной, чтобы не сказать более, прием, однако, не смутил Фрике́. Он видал всякое. И поэтому решил храбро выдержать бурю и своей позиции не сдавать.

      – Что случилось, мой милый вояка? Что у вас тут?

      – Да то, что я доведен до бешенства. Взгляните на меня. Еще немного – и случится большой грех.

      – Боже мой, да у вас все лицо исцарапано в кровь! – воскликнул Фрике́, невольно рассмеявшись. – Вы, должно быть, дрались с полдюжиной кошек.

      – Нет, это все madame Барбантон. Вот уже целый час она пробует на мне свои когти. И, кроме того, осыпает меня оскорблениями. Позорит честь солдата, беспорочно прослужившего отечеству двадцать пять лет.

      – Ну, что там… Может быть, вы и сами немного вспылили, – заметил Фрике́, зная, что заведомо говорит вздор.

      – Если я и вспылил, то ведь ничего же себе не позволил, – возразил исцарапанный муж. – А между тем я бы мог…

      Женщина разразилась злым, противным хохотом, от которого передернуло бы самого невозмутимого человека.

      – Что бы ты мог? Ну-ка, скажи! Тон был агрессивный, вызывающий.

      – Несчастная! Хорошо, что я с бабами не связываюсь, считаю это для себя позором, а то ведь я мог бы убить тебя одним ударом кулака!

      – Это ты-то?

      – Да, я. Но я не для того прослужил двадцать пять лет в жандармах, чтобы самому усесться на скамью подсудимых.

      – Постой же, вот я тебе покажу.

      Она наступала на него, он отодвигался. Вытянув вперед руку, она схватила его за седую бородку и стала дергать ее изо всех сил, крича и приговаривая:

      – Да где тебе, ты такой трус и подлец!

      Фрике́ был изумлен. Он уже не знал, во сне все это или наяву. При всей своей