Илья Муромец. Святой богатырь. Борис Алмазов

горе себе! – завопил грек. – И тогда Итиль отстроился, и Хазария, как феникс-птица, из пепла восстала, и зло от нее не преуменьшилось. Идут караваны рабов из Итиля и в Мадрид, и в страны далекие, восточные, где их на шелк меняют да на блудниц искусных азиатских, на танцовщиц. А Киев-град весь в долгах у общины иудейской – хазарской – да на виду у Хазарин, как на ладони. В Итиле про каждый чох княжеский на другой день знают. Потому и пришлось Ольге за море в Царьград за помощью бежать, что на своих киевских воев надежа мала.

      – Не скажи! – закипятился калика, что со Святославом Итиль громил. – Не скажи…

      Но товарищ его перебил, видя, что спор разгорается и ни к чему хорошему не приведет:

      – А кто у вас княжит либо воеводит? Кто во граде вашем набольший?

      – Да несть у нас ни князя, ни воеводы его, – прихлебывая молоко из глиняной чаши, спокойно сказал грек.

      – Как так?

      – Сказано вам: народ тут пришлый. От разных языков, и едина у него только вера православная. Вожди, кои и были, так все перемерли… А оно и к лучшему. Несть во граде нашем ни при, ни замятии княжеской! Никто супротив другого не возвышается.

      – Тело венчает глава, а страну – князь! Разве можно без главы?

      – И мы не без главы. У нас глава – старейшина. Да совет мужей мудрых, годами преклонных, в коих страсти утихли от множества лет и молитвы христианской, а мудрость прибыла и умножилась от опыта житейского и слова Божия.

      – А кто воев водит? Чаю, не без войны живете?!

      – Крутом опасно живем! – вздохнул грек. – И болгары камские нападают, и мурома соловая-белоглазая по лесам разбойничает, людей имает да не то хазарам, не то варягам продает…

      – А во граде Муроме, слышно, князь сидит от Киева? Что ж он смерды не блюдет?

      – Какой он князь! Огнищанин княжеский! И дружина у него – варяги да иудеи, два жида в три ряда! Мы и не град, а селище, но много как его воистее. Он сам дани просит да полюдьем примучивает, а защиты от него – никакой! Только на себя и надеемся.

      – А среди воев кто набольший?

      – Да был Илья. Хоть и годами не стар, а таков воитель и здоров телом преужасно…

      – Погиб, что ли? Ты сказываешь «был»? – встрепенулись монахи. – А ноне он где? – Видно было, что про Илью они слышали, а может, к нему и шли.

      – Да не мертв он нынче и не жив, в расслаблении пребывает… Уж который год в расслаблении: ни руками, ни ногами не владеет.

      Монахи глянули друг на друга и, не сговариваясь, торопливо прошли в церковь и пали перед алтарем.

      – «Вот оно, видение игумена нашего», – только и услышал греческий священник сказанные одним из калик, будто про себя, слова.

      Удивительна была молитва монахов. Молились они молча, истово, без славословия и пения. А вставши с колен, оборотились к греку:

      – Веди к сидню вашему. Где он? Где родители его?

      – Родители-то в лесу, на расчистках – лес под пашню выжигают. Во граде – только дружина малая. Все наши карачаровцы тамо, а Илья-то где? В бане своей сидит. Куда