На пороге инобытия. Зарисовки к новой метафизике. Виталий Самойлов

к которому создает экзистенциальную драму, символизированную в одной из притч Христа образом блудного сына, уходящего на распутье для того, чтобы возвратиться к своему отцу. В таком прочтении эта драма обессмысливается как замыкание круговращения, проделанного человеком лишь ради обратного прибытия к Первоначалу. Смещение на Периферию здесь понимается как предмет вины, подлежащей Искуплению, что создает задел к пониманию драмы Богочеловека как актуализации божественной необходимости, исполнению которой содействует «благая вина Адама». Этому взгляду, понимающему отношение Этого к Другому в качестве трагедии рока, противолежит такое воззрение, которое бы сводило богочеловеческий конфликт к трагедии свободы, на чем совершенно справедливо настаивает Николай Бердяев. Сатана, некогда облеченный достоинством Утренней Зари, которая в последующем будет «узурпирована» Христом, может быть понят здесь, вслед за гностиками, как носитель тайного послания, идущего от Божественного Мрака. Это в немалой степени проливает свет на интуицию Достоевского о Человекобоге, которому, точно так же, как и ницшеанскому Сверхчеловеку, доводится искать оправдания себе самому в себе самом ценою дерзновения к «пустующим Небесам», недвусмысленно понятого как метафизический бунт, побуждаемый тоской падшего ангела по утраченному Свету. Удаление на Периферию здесь – это принципиальный опыт богооставленности, который парадоксально указывает на Божественный Мрак и означает также опыт трансцендентности, влекущий за собою состязание с Другим. Штурм Небес, таким образом, должен пониматься в перспективе эзотерической доктрины Пути Левой Руки, которая указывает на Противника как «левую руку» Невидимого Бога, воплощающую собой Справедливость в противоположение Милосердию, ознаменованному Господом-Вседержителем как «правой рукой» Неизреченного. Оба Пути смыкаются у Облака Непознаваемого, что помогает устранить путаницу, связанную с сугубо экзотерическим прочтением эсхатологии, созданной Книгой Откровения, в подлинности которой не без основания сомневались некоторые из Отцов Церкви. Несмотря на то, что вышеизложенные соображения уместны лишь в контексте религиозно-мифологического мировосприятия, это не умаляет того факта, что они располагают истинностью, пускай и в символическом ее значении.