Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня (сборник). Тахира Мафи

секунды.

      И он улыбается так широко, так весело и искренне, что мое тело словно сотрясает удар грома. Что-то колет в глазах, колени разом слабеют. Я не видела улыбки двести шестьдесят пять дней.

      Адам поднимается на ноги.

      Протягиваю ему его одеяло.

      Он берет одеяло и туже заворачивает в него меня. Что-то сжимает грудь. Легкие словно проткнули чем-то острым и стянули вместе. Я решила не двигаться целую вечность.

      – Что-то не так? – спрашивает он.

      Родители перестали меня трогать, когда я начала ползать. Учителя сажали работать отдельно, чтобы я не причинила вреда другим детям. У меня никогда не было друзей. Я не знаю тепла материнских объятий, нежности отцовского поцелуя. Я не сумасшедшая.

      – Нет, ничего.

      Еще пять секунд.

      – Можно мне сесть рядом?

      Это было бы здорово.

      – Нет. – Я снова смотрю в стену.

      На щеках у него на секунду проступают желваки. Он проводит рукой по волосам. Я впервые спохватываюсь, что он без футболки. В камере так темно, что я вижу только контуры его фигуры, можно сказать, один силуэт: у луны лишь маленькое окошко, чтобы скупо осветить часть пола. Но мне видно, как с каждым движением у него напрягаются мышцы рук. Меня жжет неведомое пламя. Огненные языки лижут кожу, под ложечкой нестерпимый жар. Каждый дюйм его тела наполнен силой, каждый изгиб чуть светится в темноте. За семнадцать лет я не видела ничего подобного. За семнадцать лет я никогда не говорила с ровесником. Потому что я чудовище.

      Плотно закрываю глаза – так, что веки будто срослись.

      Скрипнула его кровать – пружины застонали, когда он сел. Разлепив глаза и глядя в пол, спрашиваю:

      – Тебе, наверное, холодно?

      – Нет, – шумно вздыхает он. – Вообще-то я горю.

      Вскакиваю на ноги – одеяла падают на пол.

      – Ты заболел? – Вглядываюсь в его лицо, ища признаки лихорадки и не осмеливаясь приблизиться ни на дюйм. – Голова кружится? Суставы ломит? – Я стараюсь вспомнить собственные симптомы. Тогда я слегла на неделю. Сил хватало только подползти к двери и по-собачьи, ртом съесть еду с подноса. Не знаю, как я выжила.

      – Как тебя зовут?

      Спрашивает уже в третий раз.

      – Ты, наверное, заболел.

      Больше я не могу заставить себя ничего сказать.

      – Я не болен, просто жарко. Обычно я не сплю в одежде.

      Под ложечкой стало щекотно и горячо. Меня буквально скрутило от необъяснимого унижения. Я не знаю, куда глаза девать.

      Глубокий вздох.

      – Вчера я вел себя как дерьмо. Я обошелся с тобой хуже некуда и хочу извиниться. Я был не прав.

      Набираюсь смелости и встречаюсь с Адамом взглядом.

      Его глаза очень красивого кобальтового оттенка – синие, как зрелый синяк, ясные, глубокие и решительные. Подбородок волевой, четко очерченный, лицо сосредоточенное, внимательное. Он думал о вчерашнем всю ночь.

      – Ладно, проехали.

      – Почему ты все-таки не говоришь своего имени? – Он подается вперед, и я замираю.

      Но быстро начинаю