Чувство вины. Александр Снегирёв

Степа. Я приехал!

      И тут же вздрогнул от чужого прикосновения. Даже подпрыгнул. Чего тотчас устыдился. Позади него в кресле сидел круглоголовый старик в черной ватной телогрейке, в синих заношенных трениках, заправленных в шерстяные носки. Каждый из этих носков относился к парам принципиально разным: один был высоким коричневым, с вывязанной снежинкой, другой – короткий серый с красным штопаным и снова прорванным мыском. Старик толкал Мишу концом клюки:

      – Не шуми.

      Миша вдруг понял, что не знает, как поздороваться. Пожать руку? Просто кивнуть? Может быть, обнять…

      От старика заметно попахивало. Миша решился на рукопожатие.

      – Здравствуйте! – неестественно громко гаркнул он, вопреки просьбе не шуметь.

      – Чего орешь, я не глухой пока.

      – Михаил Глушецкий по вашему приказанию прибыл, – шутливо отрекомендовался Миша на военный лад. Пенсам ведь нравится все военное, с оттенком великодержавности.

      Лицо старика пошевелилось, под кожей прошмыгнуло что-то, будто мышь под ковром. Старик фыркнул презрительно:

      – Какой ты Глушецкий, чтобы я этой жи… – старик оборвал сам себя, – этой нерусской фамилии больше не слышал! Ты – Свет!

      Он наконец протянул Мише руку. Миша пожал.

      – Чего ты меня тискаешь, встать помоги!

      Костлявые пальцы вцепилась в Мишину ладонь. Дернули. Мишу мотнуло к старику. Дурной запах ударил в нос. И даже куда-то в лоб. Под кость. Вспомнил фреску Микеланджело. Творец протягивает руку свежеиспеченному Адаму. А вот если бы Адам протягивал руку Творцу, одряхлевшему, немощному и больному… Вставайте, папаша, созданный вами мир гниет и разваливается, переезжаем в другой, а этот сносим.

      Поднявшись на дрожащие ноги, старик обнаружил себя некрупным сгорбленным грибом с мохнатыми ушами. Белые брови были густы чрезвычайно, отдельные особо длинные волосинки торчали кошачьими усами-антеннами, закручиваясь на концах, надбровные дуги выступали буграми. Угловатый нос с черными порами, редким ворсом и пучками из ноздрей заметно выдавался. Рот до конца не захлопывался. Правая рука дрожала. Миша обратил внимание, что старик не смотрит на него. Он пялился в пол, в стену, на Мишины туфли – куда угодно, только не смотрел в глаза.

      – Паспорт взял? – переведя дух после подъема с кресла, спросил старик, изучая растянутые джинсы на Мишиных коленках.

      – Взял.

      – Завтра к десяти к нотариусу поедем дарственную составлять. Дом этот тебе останется. Есть хочешь?

      – Еще не проголодался, спасибо, – отказался Миша, стараясь, чтобы голос звучал веселее.

      – Что? – переспросил строптивый старик, который все-таки был туговат на одно ухо.

      – Есть пока не хочу! – громко повторил Миша. – Спасибо!

      – Не ори.

      С того первого их телефонного разговора старик ни разу не просил, только и делал, что приказывал. В другой раз Миша возмутился бы, встал бы в позу, но встреча с этим человеком, чертом из табакерки