Нечистая сила. Том 2. Валентин Пикуль

истории

      В истории всегда бывают случаи, которым суждено повторяться. Побирушка с утра пораньше ломился в двери горемыкинской квартиры, на улице трещал зверский мороз, был январь 1914 года.

      – Откройте, это я… у меня замерзают фиалочки!

      Мадам Горемыкина накрыла лысину париком.

      – Опять вы, Мишель? Но мой Жано еще почивает…

      Иван Логинович Горемыкин появился из спальни, словно старая моль из выдохшегося нафталина. Искал свою челюсть.

      – Это вошмутительно. Не дадут пошпать шеловеку, который вштупил в девятый дешяток шишни…

      – Александр Иванович, – прослезился Побирушка, – вы даже не знаете, что вас ждет.

      – Да ничего меня уже давно не ждет!

      – Ошибаетесь – вас ждет Распутин и…

      – Зачем мне этот ваш мужик Распутин?

      – Ах, не порти мне настроения, – отвечала жена. – Я уже все сделала, что только можно, а ты спрашиваешь – зачем придет Распутин? Значит, так нужно! Мишель, скажите ему главное…

      – Вы снова станете премьером, – объявил Побирушка.

      – Какой я премьер? Одной камфарой держусь!

      – Не притворяйся глупее, чем ты есть на самом деле, – возразила жена. – В конце концов, хотя бы ради уважения ко мне, согласись еще разочек попремьерствовать. Тебе это даже полезно! Взбодришься. Знаю я тебя: еще к молоденьким побежишь…

      – Если ветру не будет, – отвечал Горемыкин.

      Побирушка вскоре привел Распутина для «смотрин» будущего визиря. Перед аудиенцией с чалдоном Горемыкин взбодрил себя инъекцией и был вполне доступен для понимания широкой публики. Разговора не было – как-то не получился. Но зато был конец свидания, когда Распутин старца по колену – хлоп-с!

      – Ну, с богом! Валяй… сойдет.

      Когда гости удалились, жена сказала:

      – Вот и все. Это вроде укола. А потом приятно…

      Горемыкин пребывал в некотором миноре.

      – Опять я как старая лисья шуба, которую вынимают из нафталина лишь при дурной погоде… А куда они денут Коковцева?

* * *

      С тех пор как Коковцев пожелал Гришке жить в Тюмени, а царица в Ливадии показала ему спину, премьер сознавал, что «сьюрпризы» еще будут, и ничему больше не удивлялся. Владимир Николаевич зачитывал в Думе декларацию правительства, когда Пуришкевич встал и заявил, что ему осточертело словоблудие премьера. Потом, в разгар бюджетных прений, на «эстраду» вылез нетрезвый Марков-Валяй и, грозя Коковцеву пальцем, будто гимназисту, произнес с упреком: «А воровать нельзя…»

      – Больше в Думу я не пойду, – сказал Коковцев жене. – Меня нарочно оскорбляют, чтобы я сорвался и наговорил нелепостей!

      Атака на премьера велась одновременно с двух флангов, и за царским столом подал голос молодой и красивый капитан 1-го ранга Саблин, одинаково любезный с царем (с которым он выпивал) и с царицей (с которой он спал).

      – Я недавно имел беседу с Петром Львовичем Барком, он сказал ясно: пора кончать с «пьяным бюджетом» Коковцева, нельзя вытягивать доход государства на одной