Записки для моих потомков – 2. Ариадна Борисова

и сказала:

      – Посчитайте мне, пожалуйста, за семь буханок хлеба.

      Она нажала на кнопочки кассового аппарата и говорит:

      – Сто семьдесят пять рублей. А зачем тебе так много хлеба? Ты и не донесёшь.

      Я обрадовалась:

      – Ой, спасибо! Мне так много не надо, мне только одну буханку! Кассирша пожала плечами, выбила чек, я взяла хлеб и весело побежала домой.

      Папа играл с дядей Сашей в шахматы. Он увидел меня, хлопнул себя по лбу и вспомнил про задачу:

      – Как наши математические успехи продвигаются?

      – Сто семьдесят пять рублей! – выпалила я.

      Папа был доволен. Он сказал, что, как только я исправлю двойки, мы пойдём в цирк. Но тут кто-то позвонил в дверь, и меня ударило недоброе предчувствие. Перед глазами поднялся туман… И в этом тумане возникло лицо той доброй тётеньки с базара. Я, наверное, потеряла сознание, потому что сразу же помчалась в свою комнату и за лезла под кровать. Под кроватью было немножко пыльно. Пыль пахла перцем и щекоталась в носу.

      Мне хотелось громко закричать и заплакать, но я сдерживалась изо всех сил.

      Взрослые о чём-то говорили в передней, мне не было слышно. Потом входная дверь хлопнула, и в мою комнату вошёл папа. Он молча вытащил меня за руку из-под кровати и поставил перед собой.

      – А ещё говоришь, что ты не нервный! – попыталась напомнить я.

      Но папа будто оглох и продолжал молчать, пристально глядя на меня. Я поняла, что врать бесполезно и, плача, рассказала папе всё от начала до конца. Кроме Олежкиного звонка директору и того, что папу вызывают в школу. Язык не повернулся. Папа выслушал меня и молча вышел, закрыв дверь. Мне стало немного легче. Но ненадолго, ведь оказалось, что никто со мной не разговаривает. Они объявили мне бойкот. Я проплакала почти весь вечер. На следующий день повторилось то же самое, и вечером я опять плакала.

      Утром в понедельник я плакала по дороге в школу. Я стояла за деревом возле школы и ревела в три ручья. У меня даже голова заболела.

      – Ты что тут делаешь? – послышался чей-то голос. Это был Юрий Михайлович.

      – Пла́чу…

      – О чём же ты, красна де́вица, плачешь? – засмеялся он.

      – О математике…

      Юрий Михайлович взял меня за руку и повёл в директорскую. По пути он заглянул в класс и вежливо сказал Римме Анатольевне (она, оказывается, уже вышла на работу):

      – Извините, я задержу на один урок вашу ученицу. Сейчас ведь литература? Тогда ничего страшного.

      Он посадил меня на стул напротив и участливо спросил:

      – Как здоровье отца? Если не ошибаюсь, у вас наследственное заболевание сердца?

      Я снова заревела, и он дал мне попить воды. Мои зубы стучали о стакан. В воду капали слёзы.

      – Я вас обманула, – прорыдала я. – Папа у меня здоровый как бык.

      – Ну-ну, успокойся. Ты же совсем не глупая девочка. Читала «Денискины рассказы»? Помнишь: «Тайное становится явным»?

      – А если я боюсь!

      – Чего ты боишься?

      – Ва-а-а-ас… И математику…

      – Что же это – мы такие страшные?

      – Да-а-а…