Владимир Мономах. Борис Васильев

с вазой, полной сластей, фруктов, орехов и миндаля.

      Вернувшись после схватки с барсом в княжеский дворец, Владимир сразу же прошел на женскую половину. Хотелось скорее повидать сестер и их подружек. Недаром ведь увиделись они ему как знамение, когда, выбившись из сил, опустошенный трудной победой, он лежал под навалившимся на него умерщвленным зверем. Но свернул к матери.

      Великая княгиня читала.

      – Матушка моя, – тихо сказал Владимир.

      Анна тотчас отложила книгу. Внимательно посмотрела на сына, молча указала на ковровый пуфик.

      Мономах сел.

      – Рассказывай.

      – Я барса убил.

      – Стрелой, что ли?

      – Нет. Он на меня бросился, но конь помог. Мы вдвоем бились.

      – В крови весь. Ранен?

      – Нет. То его кровь.

      Рассказывать о поединке ему было немыслимо трудно. Но матушка все же вытащила из него кое-что. Поняла, как запеклась и спряталась душа его и как юной, легко ранимой душе этой тяжко сейчас от запекшегося страха. Поцеловала в лоб, улыбнулась.

      – Все позади, сын. Барсов будет много в твоей жизни, но ты уже научился их убивать. – Она замолчала. Задумалась. – Вот…

      – Что, матушка?

      – Теперь спасать пора учиться, сын.

      – Кого спасать, матушка?

      Великая княгиня помолчала опять, размышляя, не рано ли перелагать на неокрепшие юные плечи тяжкий гнет великокняжеских интриг. Наконец решилась:

      – В спорах и суете за власть Киевскую твой батюшка вынужден был дать слово, что посадит твоего двоюродного деда, князя Судислава, в поруб. И посадил, и это было очень несправедливо, сын. Твой отец и рад бы князя отпустить, да слово дано княжеское. Вот если бы ты друзей нашел…

      – Найду, матушка.

      – …от клятвы этой свободных, а значит, неслуживых. И освободил бы князя Судислава. Справедливость всегда должна торжествовать.

      – Я спасу деда Судислава.

      – Благословляю, сын. – И она поцеловала его в лоб. – Ступай к девочкам, но о барсе им не рассказывай. Пощади душу свою.

      – Да, матушка.

      Сестры и их подружки очень Владимиру обрадовались, застрекотали, засмеялись, затормошили его…

      А он молчал и блаженствовал, чувствуя, как оттаивает душа.

      Так он никому больше об этой борьбе-битве и не сказал.

5

      На третий день Владимир снова выехал на охоту. Не потому, что так уж стосковался по ней, а чтобы проверить себя. Проверить: остался в его душе хотя бы клочок страха после встречи с барсом или нет уж там никакого страха, а есть только не очень-то веселое торжество? И, вероятно поэтому, никому не сказал и опять выехал в степь один, без Свирида. Отец был занят важными переговорами и никак ему воспрепятствовать не мог.

      Владимир Мономах ехал неторопливо, полной грудью вдыхая густо настоянный на тысячах трав степной воздух. Было раннее утро, равнина и сам воздух еще не прогрелись, запахи еще не очерствели и щедро одаривали степь полным набором тончайших ароматов бескрайнего простора.

      Княжич