Память и имя. Наталья Драгунская

глядя в сторону, заказал свой бутерброд и чай и сел за столик у окна. Буквально через минуту женщина подошла (повеяло нежными духами) и поставила перед ним тарелочку с бутербродом и стакан чая в тяжёлом подстаканнике, после чего не отошла обратно к стойке, а продолжала стоять, как будто чего-то выжидая. Семен поднял на неё глаза, Они уперлись в довольно большую грудь (он смутился) и полезли выше, пока не наткнулись на явно заинтересованный взгляд голубых глаз. Он сморгнул, чувствуя, как краснеет, и, чтобы только не выказать смущения, нарочито сухо произнес:

      – Это всё, вы можете идти, – после чего уткнулся в газету, которую принёс с собой, с трудом понимая, о чём он читает.

      К концу того же дня, чего никогда с ним не бывало, он опять зашёл в буфет и опять заказал стакан чая и бутерброд с колбасой, на что, к своему удивлению, услышал:

      – Ну что же всё колбаса да колбаса, так можно и желудок испортить. А сосисочек свеженьких не хотите, только что получили, я к ним картошечки могу пожарить? Только подождать немного придётся, пока сготовится, – и, не в силах устоять (не от перспективы поужинать своей любимой жареной картошкой, которую ему выпадало есть только во время его приходов к матери, а от неожиданно сильного желания побыть как можно дольше с этой абсолютно ему незнакомой женщиной), он кивнул головой, что могло означать согласие, и, немного помолчав, бормотнул: «спасибо».

      Они поженились очень скоро, через два месяца, и всё это время Семён, довольно искушённый в свои тридцать лет в обращении с женским полом, пребывал в состоянии бездумного блаженства, которое заглушало даже охвативший каждого советского гражданина страх оказаться врагом народа, страх перед процессами, которыми были полны все газеты тридцать седьмого года. Люди, на чьих предприятиях эти враги обнаруживались, громко осуждали их на общих собраниях, а дома боязливо шептались и не спали по ночам, чутко прислушиваясь к шуршанью шин под окнами (всем было известно, что арестовывали среди ночи: брали из постели тепленькими). Они записались в милиции (Ленка была в голубом крепдешиновом платье, с влажной веточкой сирени в волосах, которую она по пути туда сорвала с перевесившегося через чей-то забор роскошного тёмно-фиолетового куста), а потом вечером пошли к родителям жениха (у невесты семьи не было, после революции сгинула куда-то, она предпочитала об этом не распространяться), где собрались все братья и сестры со своими жёнами и мужьями. Мать приготовила свою коронную фаршированную рыбу, которую она делала теперь только по праздникам, натёрла редьку, щедро перемешав её с гусиными шкварками, наварила казан картошки, почистила селедку, отец поднял тост за счастье молодых, мужчины выпили водки, женщины пригубили вина, посидели, поговорили, поглазели, правда, вполне доброжелательно, на невесту (они её до того не видели, но раз Сенечка счастлив, то и хорошо!) и разошлись по домам. А ещё через месяц умер от воспаления лёгких отец, умер в больнице, куда он попал от этого самого воспаления лечиться. И уже совсем было вылечился,