Могила Ленина. Последние дни советской империи. Дэвид Ремник

день за днем, провела в длинных очередях, узнавая о судьбе сына, которого арестовали в разгар чисток. В предисловии к поэме Ахматова писала:

      “Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

      – А это вы можете описать?

      И я сказала:

      – Могу.

      Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом”.

      Я процитирую здесь строки из поэмы, потому что в них выражены и кредо, и дух “Мемориала”:

      Опять поминальный приблизился час.

      Я вижу, я слышу, я чувствую вас:

      И ту, что едва до окна довели,

      И ту, что родимой не топчет земли,

      И ту, что красивой тряхнув головой,

      Сказала: “Сюда прихожу, как домой”.

      Хотелось бы всех поименно назвать,

      Да отняли список, и негде узнать.

      Для них соткала я широкий покров

      Из бедных, у них же подслушанных слов.

      О них вспоминаю всегда и везде,

      О них не забуду и в новой беде,

      И если зажмут мой измученный рот,

      Которым кричит стомильонный народ,

      Пусть так же они поминают меня

      В канун моего поминального дня.

      А если когда-нибудь в этой стране

      Воздвигнуть задумают памятник мне,

      Согласье на это даю торжество,

      Но только с условьем – не ставить его

      Ни около моря, где я родилась:

      Последняя с морем разорвана связь,

      Ни в царском саду у заветного пня,

      Где тень безутешная ищет меня,

      А здесь, где стояла я триста часов

      И где для меня не открыли засов.

      Затем, что и в смерти блаженной боюсь

      Забыть громыхание черных марусь,

      Забыть, как постылая хлопала дверь

      И выла старуха, как раненый зверь.

      И пусть с неподвижных и бронзовых век

      Как слезы, струится подтаявший снег,

      И голубь тюремный пусть гулит вдали,

      И тихо идут по Неве корабли.

      Через несколько дней после митинга Афанасьев и Климов внесли большие мешки с подписными мемориальскими листами в ворота Кремля. В тот день открывалась XIX конференция КПСС. Партаппаратчики глядели на них с подозрением. Афанасьев и Климов вручили петиции Горбачеву и его помощникам и стали ждать ответа.

      В последний день конференции – после того как Борис Ельцин мелодраматически просил восстановить его в ЦК, после баталий о поводу курса реформ – на трибуну поднялся Горбачев. Он произнес длинную речь. Перед самым ее концом он сказал, что “был поднят вопрос”, который обсуждался еще в 1961 году при Хрущеве и “был встречен тогда с одобрением”: о сооружении памятника жертвам сталинской эпохи.