Резня на Сухаревском рынке. Андрей Добров

это за брата моего. За младшего. За Андрюшку.

      – За какого такого Ан?.. А…

      – Вспомнил? – изгаляясь спросил бритый. Ему нравилось происходящее. Ему нравилось, что большой человек, которого надо бояться, который обладает властью карать и миловать во имя правосудия, сейчас сползал по забору в уличную грязь, а он стоял с ножом и вершил свое правосудие, братское.

      – Так ты брат Нежданова?

      – Точно так.

      – А не похож… И зачем тебе все это? – спросил Скопин, как бы все еще удивляясь, не чувствуя страшной опасности, переминавшейся с ноги на ногу перед ним с окровавленным ножом в руке.

      Иван окончательно сполз на землю, примяв чахлый кустик, росший из-под забора.

      – Затем, что ты брата моего на каторгу отослал. А с ним знаешь что будет?

      – Знаю, – кивнул Скопин. – Там его взрослые каторжане по кругу пустят. Как девчонку.

      Бритый зарычал и замахнулся.

      – Здорово, Петр! – вдруг крикнул Скопин куда-то за спину своему мучителю.

      Бритый рефлекторно спрятал нож за пазуху и сделал шаг в сторону. Быстро повернулся – посмотреть, кто подходит. Никого. Скопин обманул.

      – Так ведь он заслужил, – сказал Иван как ни в чем не бывало. – Он же малолетку снасильничал. Хорошую девочку, из хорошей семьи. Да еще изуродовал.

      – Она сама! – крикнул бритый. – А потом и оговорила.

      – Ну да, – усмехнулся Скопин, прижимая руку к кровоточащему порезу на шинели, – и сама себе лицо порезала? Так что глаз у нее вытек.

      Бритый замер. Про порезанное лицо и вытекший глаз он услышал впервые. Со слов Андрюшкиного кореша, Сёмки Рубчика, он знал, что какая-то малолетка обвинила брата в насилии – но мало ли таких случаев было, когда девка хотела отомстить парню за измену и возводила на него поклеп?

      – Не мог Андрюшка этого сделать!

      – Он это сделал, – ответил Скопин. – Дочка прачкина все видела. Она там в сарае дровяном пряталась от мужа. Каждое слово, им сказанное, под присягой подтвердила. Тряслась вся от ужаса на суде, пока рассказывала.

      – Врала! – крикнул бритый, чувствуя, как внутри становится пусто, словно в мешке, из которого вытряхнули картошку.

      – Не врала, нет, – ответил Скопин, укладываясь на землю. – Дворник видел, как твой брат выбегал с того двора. Да и при обыске бритву у него нашли. Тут он и сознался сам. Со злости, говорит. Себя не помнил.

      Бритый опустился на корточки рядом с головой Скопина. Тот подсунул под ухо свою фуражку, будто собрался лечь спать.

      – Все равно не верю, – упрямо сказал бритый.

      – Да, понимаю, – согласился Скопин. – Брат все-таки. Как тут поверить? И я бы не поверил. Но почему, а? Ты мне можешь сказать? Ведь я сам его быстро поймал. Но не разобрался толком: отчего это он? Зачем? Чего он вдруг на девчонку-то набросился, да еще и по лицу полоснул?.. Как ей теперь жить-то?

      – В монашки пойдет, – сердито ответил бритый.

      – Ну, ты же человек, – обиженно сказал Скопин. – Ты же за брата пошел убивать, значит, чувства имеешь. А как бы твою сестру малую снасильничали