Невесомый мой паланкин. Соэль Витальевич Карцев

ине нет до меня.

      Здесь семья и родился мой маленький:

      пару лет здесь не зря разменял.

      Целый день: и заботы, и радости.

      Сына старшего, вот, повидал.

      Хорошо… Не хватает лишь малости…

      Капля с неба… И хлынет вода!

      И накроет спасительной свежестью

      в жаркий полдень среди тополей,

      одарив позабытою нежностью

      ленинградских тенистых аллей…

      Тихим вечером, медленно тающим,

      я пишу в электричке стихи;

      для вещей незнакомых пристанище —

      вещество поутихших стихий.

      Улыбнётся спросонок мелькающий

      и привычный, вокзальный перрон.

      Не прощаюсь со сказкой пока ещё

      и жар-птицу держу за перо.

      Мне судьбу – сероглазую спутницу —

      не искать в неизвестных мирах;

      невесомым фотоном, на улице

      освещают стихи  полумрак!

      ***

      Бутафория (поэма)

      Невесомым фотоном стихи – то ли дар, то ли блажь —

      озаряют  по улице детства счастливый вояж

      в той стране,  где зима беспокойно быстра на примерке.

      Пусть за окнами вновь нам  едят, протезируют мозг

      гуманисты в запасе, сминая в расплавленный воск

      на вечерней поверке.

      Листья ищут тепла. Этих старых парадных уют

      как подножье Олимпа, где лифты бессмертье куют,

      зажимая дверьми зазевавшихся мам и младенцев…

      В них убористый почерк тинейджеров стенки разъел,

      и знакомая клинопись там завершает раздел

      понадёжней каденций.

      Здесь привычны дела. Многотомные сводки властей

      и тоскливые своды судьбы между их челюстей.

      Потолки натяжные, работа и взрослые дети:

      впятером на квадратах родных. А за выслугу лет —

      новый шведский диван да на транспорт бесплатный билет;

      и всё те же соседи.

      Вереницы домов, иномарки, в метро марш-броски,

      а у входа старушки:"Купите – бормочут – носки".

      На асфальте реклама: ремонты, Содом и Гоморра;

      магазины ночные… Народ тащит с дачи мешки.

      Бизнесмены на форумах наглые ловят смешки

      прохиндея и вора.

      Променять на свободу селёдку под шубой готов

      тут не каждый четвёртый… Сознание своры котов

      поглощает сознание Божьих созданий;

      хоть коты, вроде, тоже  от Бога – орут будь здоров,

      если сильно голодные – им не хватает кормов

      и без счёта свиданий.

      Время смоет следы кафкианских пейзажей на дне

      рек, текущих под кожей в немыслимой нам глубине,

      всё расставит по полкам… Нулями от доли процента

      рассчитает свершенья, провалы, законы смертей…

      Свойства ангелов, может, а может, чертей

      порождает плацента.

      Только здесь вроде чёрной дыры; искорёжена ось

      обалдевшей планеты и время расплющено вкось.

      По дощатым настилам покойники прошлой державы

      валом валят отсюда в распахнутый мир голубой,

      где с открытым лицом нас встречает прохожий любой,

      бомб не ведая ржавых.

      Что ещё не порвали Европу на сотни частей

      радикалы, мигранты, политики разных мастей,

      в это веришь с трудом, находясь в окружении хладном

      обращённых к живым, мертвечиной смердящих речей,

      ворожбы на костях и омоновских крепких плечей —

      диссонансом  досадным.

      Что в ментальности вечера? Пегая,  странная грусть —

      словно пёс  ошалелый – и город,   в который не рвусь…

      Обыватели топают мимо, лелея заботы…

      Мне бы в лица вглядеться, но сеется дождик с небес;

      вечных луж зеркала отражают  падение бездн

      на исходе субботы.

      С