Кузнец из преисподней. Виталий Сертаков

пристал – на месте не сиделось, сон не шел, кусок в глотку не лез. Молились о спасении, а бесы летучие, вроде муравьев с крыльями, позади процессии женщин жрали. Опомнились, начали по ним из ружей палить, да в темноте много ли настреляешь? А после видели в городе Качалыциков двоих, те сами от летучих гадов отбивались и клялись, что не они виновны…

      Утро покоя не принесло. Лекарей убивать стали, аптеки разграбили, торговые ряды, биржу, магазины, повалили столбы с электричеством и телеграфом, радиовышку. Связи не стало, а потом дошли слухи, что и дороги – непроезжие. Мол, с юга, откуда ни возьмись, вернулись желтые дикари и деревни грабят. Уже десять лет о них не слыхали, отогнали давно их пушками, а тут – полезли…

      Желтых дикарей Степан встретил утром следующего дня, когда во главе ватаги верных парней пробивался уже прочь из города. Удалось вооружиться и сухих пайков прихватить в конторе, а больше ничего не успели. Загорелось все. Шли на рысях, торопились под защиту родного имения, когда наперерез с горки покатилась желтая лавина. Подручные Степана не растерялись, швырнули пару гранат, ударили из пулемета… Удалось уйти.

      И вот недолго отсиживаться пришлось. Нагрянули гости непрошеные – повезли куда-то.

      Степан Наливка сидел в седле ровно, держался легко, недаром родился в семье потомственного ковбоя. Правда, поговаривали, будто само словечко «ковбой» вовсе не русское, что так в далеких заморских странах пастухов называют. Но обидного в том ничего не было. Наливка, хоть и владел сотнями голов скота, кожевенными мастерскими, костным цехом да тремя мельницами, от рождения себя ощущал не богачом, а обычным пастухом. Так отец воспитывал, так уж повелось.

      Верный конь послушно нес хозяина следом за незнакомцем, всхрапывал, когда в ноздри долетал противный дым от городских пожаров. Наливка поглядывал на запад, там зарево плясало – горел Екатеринбург. Да, вовремя он бросил проклятую должность и проклятый город, вовремя в родную вотчину вернулся. Здесь тихо, и детки нормальные у рожениц, и скотинка мирная, и птицы поют… Вот только жену любимую не сберег.

      Пожары третий день не стихали, и управлять, по сути дела, Степану Наливке стало нечем. От обоих вокзалов и казенного здания Управления дороги сохранились одни головешки. Поломали семафоры, стрелки и диспетчерские, выстроенные на высоких столбах. Инженеров и техников поубивали многих, но, когда принялись за учителей и слушательниц медицинских курсов, стало ясно, что орудуют не дикари и не только каторжане. Кто-то умело управлял бунтом.

      Кирпичный завод разворотили, арсенал разнесли в клочья, горожане тысячами бежали в деревни. Однако уже к вечеру поговаривать стали, что обиженным и безземельным наделы новые нарежут, а всем, кого власть президентская дома лишила, – тем все по справедливости и с лихвой вернется. Вот только непонятно, кто обещания раздавал…

      Наливка не мог поймать никого из Большого и Малого городского круга – правительство попросту испарилось. Председателя думского нашли в петле. Секретаря,