Эльге, до востребования. Елена Михайловна Шевченко

про войну. Много, на каждом штамп «проверенно цензурой». Это же надо уметь так их сложить. Все адресованы ей, старалась не говорить «бабушке». Какая там бабушка в 45-м?! Это же ей от силы 17–18, меньше, чем мне сейчас. На конверте красивым почерком – Москва, Солянка, д. 1, кв.178, Арест-Якубович Э.

      Кто ей с фронта писал? Папа ее не воевал, братец младший в те годы был совсем еще малышом. С мужем она познакомилась лишь в институте, а тут, получается, школьница. Хотя нет, вот и послевоенные письма, уже в обычных конвертах, 46 год, 47… Это она уже студентка.

      Мелкий почерк, хоть с лупой читай. Письма из военного морского института. И подпись – «В. Вульф». Он в конце письма то «жмет руку», то «обнимает», то «целует». Письма на пяти страницах, еще и на полях приписки. «Пиши обо всем, что видела, что слышала, что чувствовала, о важном и о безделицах. Мне нравится твое живое восприятие, хотя хочу побранить тебя за пока не очень решительные мнения».

      Бабушка любила рассказывать о детстве, и казалось, что ты знаком со всеми ее многочисленными родственниками, соседями по квартире на Солянке, друзьями семьи, их женами и мужьями, детьми, друзьями друзей, коих уже и нет. Но они есть в твоей жизни через бабушкины рассказы. Они кружили по ее ныне однокомнатной квартире, проявляясь на старых коричневых фотографиях. Еще давным-давно они заселили Москву во время наших совместных прогулок:

      – Вот тут жила моя прабабушка. Когда меня приводили, ей было сто лет, а мне четыре, она сидела в кресле, давала мне конфету. У нее было пианино.

      – Но тут же министерство сельского хозяйства. – сомневалась я.

      – Оно построено в 20-е. Меня приводили году в 32, или в 33-м.

      – А тогда последний этаж был жилым, – у нее на все был ответ:

      – А вот тут жил Эрик с родителями, – указывала она на Дом на набережной, – Наш папа был дружен с его отцом, у них была громадная квартира, а у Эрика был педальный детский автомобиль, редкость в те годы, мы на нем катались. А когда я заболела ветрянкой, мама с Алькой жили у них. На самом деле они были Фридманы, но переделали фамилию в Манфрид. Им казалось, что так лучше.

      – А где сейчас Эрик?

      – Его отца посадили в 37-м, потом маму забрали, и он куда-то канул…

      ***

      Все эти ожившие тени стали табличками в музее, именем переводчика Рильке или Гашека. А бабушка рассказывала другое – как все вместе выезжали на дачи.

      Но Вульфа никогда не было ни среди живых, ни среди мертвых героев бабушкиного мира. Она не обмолвилась о нем ни словом, ни полусловом. Его не было на фотографиях, которые любили рассматривать по праздникам.

      И вот его письма. Теперь мое наследие. Или как там? Движимое или недвижимое. И секреты тоже мои.

      А если спросить ее братца? Вдруг он знает о юношеских тайнах своей сестры.

      – Вульф? – Алек покрутил чашку с чаем на блюдце. Явно что-то вспомнил. – Нет, нет, Вульфа не было. Если только… Но не знаю, стоит ли вспоминать. Она не любила о нем говорить.

      – Но она же сохранила его письма.

      В коробке из-под печенья лежали треугольнички.

      – Он научил меня кататься на велосипеде. Перед самой войной, мы снимали дачу в Переделкино. Тогда он приехал с мамой Миной Григорьевной и бабушкой Генриеттой.

      Эти имена я слышала. Бабушка Генриетта называла мою бабушку Бисхен. Объяснение простое. Дачные дети за столом ели вяло. И только маленькая Эльга обладала прекрасным аппетитом, быстро съедая все. Если ее спрашивали о добавке, то она скромно отвечала по-немецки: «Нур бисхен» (только чуточку). Так прозвище и прилепилось. В семье вообще любили прозвища. Тетушку, оставшуюся в Риге, звали Эка. И совсем не потому, что она Екатерина. На самом деле ее звали Антуанетта. А Эка по-латышски «хвостик». Она, самая младшая из всех, всегда ходила за кем-то, не любила оставаться одна. И в Москву со всеми не поехала, уцепилась за старшего брата Гришу. Кто знает, что там в Москве? А здесь все ясно.

      – Так кто такой Валерий?

      – У них тем летом сложились какие-то романтические отношения. И семьи радовались. И мама с Миной что-то им пророчили. Кажется, и ей он нравился. – Алек смутился, он сказал что-то лишнее, а отступать уже было некуда.

      – Он был сыном замечательных родителей – героя-полярника Вульфсона, трагически погибшего на острове Врангеля, и ассистентки знаменитого профессора Плетнева, Мины Григорьевны Дамье. Валерий Вульфсон-Дамье во время нашего с ним знакомства был московским школьником средних классов. Он отличался смышленостью и добродушным, покладистым характером. Ты знаешь, кто такой профессор Плетнев? – попытался увернуться от рассказа.

      – Я и кто такой герой-полярник Вульфсон не знаю.

      – Это очень увлекательная история. – обрадовался бабушкин брат. – Об этом много писали в конце 30-х годов.

      Биолог Вульфсон со своим ассистентом отправились в Арктику, на остров Врангеля, где через месяц профессор погиб – злодей воткнул охотничий нож ему в глаз. Жуткая история. Всем было ясно, что на безлюдном острове убил его ассистент, тем более, что по словам всех коллег, они недолюбливали