Господа, прошу к барьеру! (сборник). Валентин Пикуль

не забыл указать Палицыну:

      – Ты почто, будто еретик худой, чресла свои богомерзкие под музыку обмываешь? Не по-христиански то, не смиренно! Ты бы лучше в баньку сходил да попарился.

      – А ты, – отвечал ему Палицын, – зачем кафтан свой, будто баба гулящая, ожерельем украсил, а прислугу свою прозываешь, словно царь, стольниками, дворецкими да постельничими?.. Лучше бы ты вшей из шубы своей вытрясал почаще!

      Был 1629 годик, когда почалась меж воеводами свара великая – хоть святых выноси! Мангазея ведала один «государев котел» для добычи хмельного, из него и хлебали вино с пивом воеводы с посадскими, зазывая стрельцов да баб, кои повеселее. Но тут явился Кокорев, забрал «котел» для своих питейных нужд, а Палицын, тоже не дурак выпить, отъехал в посад, где и завел свой «котел», из которого и пил с людьми посадскими. Кокорев остался в кремле под защитою стрельцов и артиллерии, важничал, яко знатный боярин, а сынок его сопливый Ванюшка на крыльце хвастал прилюдно:

      – Мои тятеньки, хоша и обышные дворяне, но государю московскому лучше братцев родных будут…

      А уж как величалась мать-воеводица Марья Семеновна!

      Бани в жизни русского народа всегда имели значение важное, почти государственное, но жена Кокорева сделала из «мыльни» своей главную канцелярию города. Вот заляжет с утра баба голая на верхнем полоке, грызет орешки да пряники, ублажают ее там вениками благоуханными, поддают на каменку медовым взваром или квасом малиновым, а по улице мангазейской, аж до самой баньки, точно кила худая, так и тянется очередь баб хожалых – с просьбами.

      Часов по пять дрогли женщины на морозе, пока не предстанут пред светлые очи боярыни. Вот лежит она, ворочая на полоке пуды свои мяса да жира, изомлевшая от жара банного, а без подарков – вот язва-то! – прошения не принимает, обратно гонит из «мыльни», говоря слова вредные и зазорные:

      – Ты мне сначала уваженьице окажи, как и водится в странах просвещенных, а потом уж о деле сказывай… Нешто я тебе дура какая, чтобы даром твои плачи выслушивать!

      Сунутся обиженные к мужу ее, а воевода Кокорев гонит назад хожалых – к женище своей, и потому говорили жители Мангазеи, что Марья Семеновна верный «наговор» знает:

      – Она мужа-то свово кореньями змеиными опоила, а теперь, сказывают, кажинный день щи ему варит на листьях банных от тех веников, коими сама в мыльне парилась…

      Иное дело – Палицын! Этот лихой новгородец, из кремля на посад съехавший, окружил себя простолюдием, а по знанию языка польского приманил к себе ляхов ссыльных. Здесь, на посаде Мангазеи, гульба шла веселая, злоречили в застольях противу Кокорева и жены воеводской, тянулись к Палицыну все обиженные, поморы да промышленники, скорняки да сапожники, литейщики да ездовых собак погонщики. Был средь них (кто бы вы думали?) и Ерофей Павлович Хабаров – тот самый землепроходец из Великого Устюга, в честь которого история потом нарекла славный город Хабаровск, а железнодорожную станцию назвала уважительно по