Златоуст и Златоустка. Николай Гайдук

будто яркие лунные стрелы буквально втыкались в него. И наконец-то варнак совсем пропал из виду – синевато-бледный свет разлился по всей округе. И в этой мёртвой тишине при большой, полноводной луне было особенно горько стоять на пепелище. Стоять и вспоминать, где и как он повстречал свою царевну Златоустку, о чём говорили, о чём так прекрасно молчали…

      Подкидыш побродил по пепелищу и сердце дрогнуло – что-то вдруг заметил под ногами. Поднял, присмотрелся. Это был уголёк, с виду простецкий, похожий на червонно-желтый камешек, холодный, гладкий. Но парень уже понял, что это за штучка – такие угольки можно сыскать только у отца на кузне. И чтобы в этом удостовериться, Подкидыш положил уголёк на ладонь и начал усиленно дуть – камешек внутри стал разгораться, искорки посыпались, а через минуту пламя заиграло золотисто-синими лепестками, обжигающими ладонь. Сомнений быть не могло – это уголёк из кузницы. «А как же он сюда попал? – в голове Подкидыша промелькнула страшная догадка. – Отец? Да нет! Не может быть!»

      Он подождал, когда волшебный уголёк остынет – положил в карман.

      Время от времени луна за облаками пряталась – тёмные круглые копны туч-облаков катились по небу, всё плотнее скирдовались над перевалами. Собираясь покидать испепелённую заимку, Подкидыш заметил живые цветы, чудом уцелевшие посреди пожарища – царские кудри; они стояли в центре обугленной поляны, кудрявились под набегающим ветром, который при свете луны казался ветром посеребрённым. «Эти царские кудри выросли там, где упал волосок с головы царевны!» – благоговейно подумал парень, срывая и пряча цветок в тёмную и тёплую утробу заплечного короба.

      И только он спрятал цветок – в тёмных кустах и деревьях неподалёку что-то сухо и громко затрещало, захрускало – точно избушка на курьих ножках опять шарашилась. Готовый задать стрекоча, он пригляделся. Нет, не избушка идёт.

      При свете луны обозначилась какая-то горбатая фигура, бредущая берегом. Заволновавшись, парень пошарил под ногами – каменюку поднял на всякий случай.

      Сутулая фигура человека – по мере приближения – обрастала чёрными лохмотьями, свисающими с плеч, боков. А затем фигура вдруг зарычала медвежьим басом – железным, громоподобным, слегка надтреснутым.

      Шагов десяти не дойдя до человека, медведь устало опустился на прибрежный валун.

      – Не бойся, парень, это я, – пробасил он, красновато мерцая глазами.

      Ивашка догадался, но всё-таки спросил:

      – Кто это – «я»?

      – Медведядька. Сторож тутошний. Помнишь, ты мне возле бани дал по морде?

      – Ну, извини. – Парень пожал плечами. – Я тогда не знал…

      – Да ладно, что теперь… – Медведядька поглядел на пепелище. – Видно, мало морду мне мутузили, если я такое допустил.

      Подойдя поближе, Простован при свете луны увидел обгорелую во многих местах шкуру медведя. Левая лапа его была «забинтована» какими-то цветами и листьями, помогающими при ожогах – зверобой, подорожник и что-то