Честь имею. Том 2. Валентин Пикуль

видно, что в огородных делах разбирается слабо. Ковырялся в земле – больше для приличия.

      Соседи уже заметили, что огородник боялся белых, но боялся и красных, зато поджидал немецких оккупантов:

      – Вот немцы придут, кулаком трахнут – порядок будет!..

      Но сначала кулаком трахнули ночью в двери его дома:

      – Гражданин Смоковников, откройте… телеграмма…

      Он открыл дверь. На пороге стояли чекисты:

      – Гражданин Смоковников, вы… Ренненкампф?

      – Впервые слышу. Какой еще там Рененене…

      – Ну, пойдемте. Хватит дурака валять…

      Боровоподобная личность «желтой опасности» была настолько выразительна, его портреты столь часто мелькали на страницах газет, что отпираться было немыслимо. Ренненкампф понимал, что большевики не простят ему 1905 года, когда он возглавлял карательные отряды в Сибири. Но он был, наверное, удивлен, что его судили за события августа 1914 года:

      – Ну-ка, расскажите, как вы предали армию Самсонова?..

      Царская власть не рассчиталась с ним. Белогвардейская разведка тоже проморгала «огородника». Вот и получилось, что за гибель армии Самсонова ему пришлось держать ответ уже перед советской властью… Возмездие было неизбежно, и ревтрибунал вынес ему смертный приговор.

      «В расход!» – как говорили тогда…

      Часть третья. При исполнении долга

      Глава первая. Долгий путь

      Долгий путь. Он много крови выпил,

      О, как мы любили горячо —

      В виселиц качающемся скрипе

      И у стен с отбитым кирпичом.

Ник. Тихонов

      НАПИСАНО В 1942 ГОДУ:

      …под Москвой. Было очень много ликований, но мне, признаюсь, эта операция не принесла ощущения полноты победы. Не буду сваливать все на холода, заморозившие технику вермахта, ибо на русские морозы еще задолго до Геббельса ссылался и Наполеон в своем знаменитом «28-м бюллетене». Но все-таки наступление, закончившееся для нас успешно, не казалось мне таким сокрушающим ударом, чтобы радикально изменить положение на фронте. Отбросить противника далеко от Москвы не удалось. Ясно, что немцы отогреются по весне, перещелкают на себе вшей, обновят технику, и потому летом нам следует ожидать серьезных оперативных решений…

      А я не ладил с начальством. Вскоре меня отстранили от пропаганды, но и других поручений не давали. Курс военной статистики в Академии Генштаба был сильно урезан, лекции занимали лишь четыре часа в неделю. Чувствовалось, что моя неприкаянность вызвана какими-то побочными соображениями, и я сознательно пошел на обострение обстановки.

      – Мне, – заявил я в особом отделе, – не совсем-то понятно, почему в такое трудное время, какое переживает Отчизна, меня, кадрового специалиста, держат под шкафом, словно забытый мусор… Чем вызвано недоверие? Или виной тому мой последний арест? Так все уже выяснилось. Я вам преподнес Бориса Энгельгардта, я действительно вышел прямо на Целлариуса… Не понимаю! Лучше уж пошлите меня на фронт рядовым солдатом.

      – У