Фаворит. Книга первая. Его императрица. Том 2. Валентин Пикуль

и с Петровым; наняли ялик, лодочник отвез их на Стрелку, где пристань. А там базар с кораблей иноземных: матросы попугаями и мартышками торгуют, тут же, прямо на берегу, ставлены для публики столики, можешь попросить с любого корабля – устриц, вина, омаров, фруктов редкостных… Старый нищий, хохоча, пальцем на них указывал:

      – Впервой вижу такую троицу: один кривой, другой щербатый, а третий корявый… Охти мне, потеха какая!

      Потемкин приосанился:

      – Кривые, щербатые да корявые, до чего ж мы красивые!

      Вася Петров по-прежнему был пригож, только передних зубов не хватало. Стали они пить мускат, заедая устрицами, а пустые створки раковин кидали в Неву. Потемкин спросил Петрова:

      – Клыки-то свои где потерял?

      – А как на Руси иначе? Вестимо, выбили.

      – Важно ведь знать – кто выбил и за что?

      – Барыня на Москве… утюгом! Ревнуча была.

      От вина, еды и музыки Рубан оживился:

      – Даже не верю, что снова средь вас… Четыре года в степях провел. Смотрю я сейчас вокруг себя: корабли стоят, дворцы строятся, флаги вьются, смех людской слышу. Где же я, боженька, куда попал?

      – Так ты домой вернулся, – ответил Потемкин.

      Был он среди друзей самый неотесанный. Рубан владел древнегреческим, латынью, французским, немецким, татарским и турецким. Петров знал новогреческий, латынь, еврейский, французский, немецкий, итальянский. Еще молодые ребята, никто их палкой не бил, а когда они успели постичь все это – бес их ведает!

      – А ныне желаю в Англии побывать, – сказал Петров.

      – Зачем тебе, скуфейкин сын?

      – Чую сердцем – плывет по Темзе судьба моя…

      Петров глядел на Потемкина заискивающе, словно ища протекцию, но камер-юнкер сказал приятелю, чтобы тот сам не плошал:

      – Елагина не тревожь – он кучу добра насулит, а даст щепотку. На его же глазах Дениса Фонвизина шпыняют, он не заступится…

      – Так быть-то мне как, чтобы наверх выбиться?

      – Вот ты чего хочешь! Тогда слушай. Вскоре в Петербурге великолепная «карусель» состоится. Натяни струны на лире одической да воспой славу лауреатам ристалищным.

      Петров хотел руку его поцеловать, но получил по лбу:

      – Не прихлебствуй со мною… постыдись!

      …

      Когда переплыли Неву обратно, у двора Литейного повстречался молодой солдат вида неказистого, с глазами опухшими.

      – Господа гулящие, – сказал неуверенно, – вижу, что вам хорошо живется, так ссудите меня пятачком или гривенничком.

      – Да ну его! – сказал Петров. – Пошли, пошли, – тянул он друзей дальше, – таких-то много, что на водку просят.

      Потемкин задержался, спрашивая солдата, ради какой нужды ему пятачок надобен, и тот ответил, что на бумагу:

      – Хочу стишок записать, дабы не забылся.

      – Да врет он все, – горячился Петров.

      – Гляди, рожа-то какая опухлая, задарма похмелиться хочет. До стихов ли такому?

      Солдат назвался Гаврилой Державиным.

      – Постой,