Третье пришествие. Ангелы ада. Виктор Точинов

защиты это выглядело соблазнительно.

      – Питер Пэн – самая надежная защита, какая есть в Зоне, – сказала она, глядя мне в глаза. – Ты думал когда-нибудь, что ты – тезка города? Город тоже называют Питером. Не Санкт-Петербургом, а Питером. Думаешь, случайность?

      – В жизни не бывает случайностей! – наставительно произнес я. – По крайней мере в таких количествах… А Питерсберг в Штатах? А Питервуд в Англии? А Питер-язык-сломаешь-марицбург в ЮАР? Случайности? Не-е-ет, их отцы-основатели предвидели, что я когда-то прославлю эти названия! Где расписаться?

      – Э-э…

      – Автограф оставить где?!

      – Ох… я сегодня такая рассеянная… нет с собой ни твоей фотки, ни последнего приказа шефа с выговором, что должна была довести тебе под роспись… Знаешь что? Распишись мне на груди! На левой, поближе к сердцу!

      – Легко! – И я достаю из широких штанин большой и толстый маркер, им мы помечаем пластиковые контейнеры с собранными образцами.

      Расписываюсь. На левой груди… Вернее, теоретически грудь где-то там есть, но маркер отделяют от нее столько слоев, прослоек, вставок (способных, по мнению яйцеголовых, хоть частично ослаблять поражающие факторы ловушек Зоны), что никакая полиция нравов не придерется… А вот Натали – та может, ей для сцены ревности достаточно самого микроскопического повода. Да кто ж ей скажет?

      – Заламинирую, – обещает Илона. – Не сойдет ни при стирке, ни при чистке.

      Леденец, демонстративно изучавший свой биодетектор, не выдерживает и хихикает.

      – Ребята, может, мне погулять где-то полчасика, управитесь?

      – Маловато будет, – подначивает Илона.

      – Не в этой жизни, – открещиваюсь я.

      – Ну да, ну да… – скорбно кивает Леденец. – Ты ведь образцово-показательный семьянин.

      – Угу… А еще от двадцати минут, что Эйнштейн щедро отвел на отдых, осталось всего четыре.

      – А девчонка-то сохнет по тебе… Вон, в твою группу напросилась, а не с боссом пошла… Давно и безнадежно сохнет. Все видят, кроме тебя.

      – Ну почему же безнадежно, – сострил я в ответ. – Надежда всегда есть.

      Мой грустный юмор поймет лишь тот, кто видел сцену ревности в исполнении Натки. Словно пленку на десять лет назад отматывают: прежняя Горгона во всей красе…

      Леденец ничего такого не видел, счастливец. Он пожал плечами, оглянулся и спросил:

      – Судя по твоему тону, сейчас я должен засмеяться? Ха-ха.

      – Не оскорбляй мои шутки и их автора! Ты, по авторскому замыслу, должен был сейчас заржать, аки конь!

      – Ну, если только по авторскому…

      Леденец напрягся и выдал не то чтобы ржание – нечто вроде брачного призыва возбужденного осла. Я показал ему поднятый большой палец.

      – Дураки, – констатировала Илона.

      Строгий Эйнштейн возник в эфире:

      – Хватит развлекаться, вы на работе! Панов, разлагаешь обе группы.

      Леденец, который по-прежнему крутил так и сяк биодетектор, вдруг поднял руку: всем ша.

      – Пэн, по-моему, вон