Эрагон. Брисингр. Кристофер Паолини

как эльф, а она – как человек. Впрочем, эти перемены ничуть не уменьшили его любви к Арье, просто теперь в ее присутствии он чувствовал себя гораздо спокойнее и увереннее, ибо в человеческом обличье она казалась ему не такой чужой и не такой отстраненной.

      Молчание нарушила Арья:

      – Сапфира сказала, что ты остался, чтобы убить последнего раззака и осмотреть Хелгринд. Это так?

      – Отчасти.

      – А в целом?

      Эрагон понимал, что ее не удовлетворит половинчатый ответ.

      – Обещай, что никому не скажешь, пока я сам тебе не разрешу.

      – Обещаю, – сказала она на древнем языке.

      И тогда Эрагон рассказал ей, как нашел Слоана и почему решил не вести его с собой к варденам; рассказал и о том проклятии, которое наложил на мясника, и о том последнем шансе, который дал Слоану – попытаться хотя бы отчасти изменить собственную судьбу, но зато и вновь обрести зрение. Закончил Эрагон так:

      – Что бы ни случилось, Роран и Катрина никогда не должны узнать, что Слоан еще жив. Если же они об этом узнают, не будет конца самым различным бедам.

      Арья, сидевшая на краешке постели, долго смотрела на светильник, в котором прыгал неровный язычок пламени, потом сказала:

      – Тебе следовало убить его.

      – Возможно, но я не смог.

      – Только из-за того, что задача кажется тебе неприятной, нет причин отказываться от ее решения. Ты проявил трусость.

      Эрагон насупился:

      – Трусость? Да любой, у кого имелся нож, мог бы убить этого Слоана! То, что сделал я, было гораздо труднее.

      – Физически да, но не морально.

      – Я не убил его, потому что считал это неправильным. – Эрагон даже нахмурился, сосредоточенно подыскивая нужные слова, чтобы в точности выразить свои чувства. – Я не боялся… Дело совсем не в этом. После участия в сражениях… Нет, это совсем иное: я готов убивать на войне. Но в мирное время я ни за что не возьму на себя ответственность решать, кому жить, а кому умереть. Нет у меня для этого ни должного опыта, ни должной мудрости. У каждого человека есть заповедная черта, которую он ни за что не пересечет. Свой предел, Арья. И свой предел я обнаружил, едва взглянув на Слоана. Даже если бы в плен ко мне попал сам Гальбаторикс, я и то не стал бы убивать его. Я бы отвел его к Насуаде и королю Оррину, и если бы они приговорили его к смерти, тогда я с удовольствием отрубил бы ему голову, но не раньше. Можешь называть это слабостью или трусостью, если хочешь, но таков уж я, и извиняться за это я не стану.

      – Значит, ты готов быть всего лишь инструментом в руках других?

      – Я стану служить людям, как сумею. Я никогда не стремился к первенству, не хотел быть вожаком. Алагейзии не требуется еще один правитель-тиран.

      Арья потерла виски:

      – Почему с тобой всегда так сложно, Эрагон? Куда бы ты ни направился, всюду ты сумеешь вляпаться в какую-нибудь историю! Такое ощущение, что ты стараешься не пропустить ни одного колючего куста в этой стране и непременно о него исцарапаешься.

      – Твоя