Курляндские ветреницы. Игорь Кабаретье

каивается в том, что проявила себя ласковой родственницей в день моего рождения

      Разрешите представиться, меня зовут Лили, и вчера была годовщина моего рождения. Моя тётя, которая, обыкновенно, не проявляет в отношении меня излишков нежности, вдруг неожиданно явила чудеса небывалой любезности. Чтобы отметить мои шестнадцать лет, она подарила мне утром новое платье, из муслина1 с красивой отделкой, расшитое узорами в виде маленьких букетов лилий, а затем, на обед, наша кухарка Илзе приготовила один из тех пирогов со сливами, которые я столь люблю. Наконец, под вечер, тётушка, прежде чем уложить меня спать, вручила мне маленькую коробочку, перевязанную лентой. Я так неистово желала увидеть то, что было в этом нежданном даре, что мои пальцы не стали медлить, дабы развязать шёлковые ленточки, и я схватила ножницы, желая их немедленно разрезать, но тётя Анна, заботливая даже в мелочах, не дала мне это сделать и сама, развязав ленту, протянула мне открытую коробочку.

      Я сразу заметила зарытый в кружева миниатюрный золотой крестик с цепочкой. Буквально обезумев от радости, я побежала на кухню показать теперь уже мой крестик Илзе, которая испустила такой же крик восхищения, как и я чуть ранее.

      – Итак, – сказала тётя Анна, – а меня вы разве не поблагодарите?

      – Конечно, моя тётя… моя добрая тётя.

      Я бросилась на её шею и обняла так, как до этого обнимала только мою бедную маму. И тут же меня охватило сожаление за столь явное проявление чувств, хотя, что хоть немного может оправдать меня, так это то, что вызвано оно было неожиданным, совершенно не свойственным тётушке, необыкновенно нежным её обращением со мной, явлением, невиданным мной до сих пор. Моя покойная мама мне также делала не менее прекрасные подарки, и получала я их от неё гораздо чаще, но при этом она мне никогда не отвешивала пощёчин, в отличие от моей тётушки, нередко занимавшейся этим видом рукоприкладства. Между тем, моя любезная родственница усадила меня подле себя и стала держать длинную речь: «Моё дорогое дитя, – сказала она мне, – вам уже щестнадцать лет, и вы, следовательно, не являетесь больше маленькой девочкой. Пора вам избавляться от ваших недостатков и серьёзно отнестись к вашей жизни. У меня до настоящего времени не было повода жаловаться на вас, на ваше поведение, которое всё-таки, между тем, нельзя назвать образцовым, и вы это прекрасно знаете сами. Я должна была бы вас наказывать гораздо чаще, чем мне хотелось бы. Могу ли я рассчитывать на то, что отныне не буду нуждаться в том, чтобы делать это? Этот крест, который я вам подарила, должен восприниматься вами, как поощрение за то прилежание, которое я у вас заметила в последний месяц, что мы провели в провинции, и за которое я вас вознаграждаю сегодня. Пусть он вам напоминает о вашем возрасте и об обязанностях, которые отныне он на вас накладывает.»

      Тетушка поцеловала меня в лоб и отослала спать. Я чрезвычайно гордилась этим подарком, сделанным только что, и одновременно была столь счастлива, что не решалась одеть на себя цепочку и поместить этот крестик на грудь. Я чувствовала, что после того, как совершу этот торжественный акт, я уже не буду прежней, моё чувство собственного достоинства достигнет новой ступени, небывалой доселе высоты. Я торжественно поднялась в мою комнату вместе с Илзе, которая помогла мне раздеться. Но как только я одела этот замечательный крест, сняв мой чепчик, юбки и распустив волосы, то тут же принялась прыгать по моей комнате, затем, в один момент, я бросилась ничком поперёк постели, и приподняв подол моей рубашки, позвала Илзе, которая в соседней комнате занималась тем, что раскладывала по полкам одежду.

      – Илзе! Илзе! – Кричала я ей, – иди сюда, посмотри то, что ты не видела никогда, – и я подняла к верху свои ягодицы, выставив их на её обозрение.

      Илзе расхохоталась, и желая наказать меня за моё непристойное поведение, хотела ударить по попке, но я, как молния, юркнула под одеяло. Спасшись таким образом от её ладони, я схватила Илзе за руку и увлекла на постель, умоляя рассказать какую-нибудь историю. Илзе знает тысячу разных, и она не стесняется говорить обо всём, что что ей известно. Она стала моей хорошей подругой, и частенько мне служила источником знаний. Илзе мне рассказывала о моём папе, которого я никогда не знала, и о красивой даме, которая пришла однажды в наш дом, чтобы увидеть его, и которую моя мама вытолкала взашей за дверь, что привело папу в бешенство, когда он узнал об этом.

      – Значит мама иногда была и зла? – спросила я, – А ведь мне она запомнилась только необычайно добрым отношением ко мне… она меня никогда не ругала!

      – Нет, – ответила Илзе, – ваша мама не была злой, ведь именно та красивая дама, что явилась в ваш дом, была плохой женщиной, которая вредила вашему отцу.

      – И что, папа не замечал, что она нехорошая, – воскликнула я. – И как он мог не верить маме?

      Казалось, что этот простой вопрос привёл Илзе в замешательство, и она мне ничего не ответила. Тогда я заставила её приблизиться ко мне и сказала ей на ухо:

      – Я видела сегодня одного мужчину, который мочился стоя и не снимая свои брюки. Ты не знаешь, как они устроены, эти мужчины, раз для того,

1

Муслин (франц. mousseline, итал. mussolina, от Mussolo – итальянского названия г. Мосул в Ираке), хлопчатобумажная или шёлковая ткань полотняного переплетения, вырабатывается из миткаля, который подвергают белению и так называемой мягкой отделке (т. е. с минимальным содержанием аппрета в ткани). Употребляется главным образом для пошива белья. Шёлковый муслин – тонкая прозрачная ткань, вырабатываемая из однониточного натурального шёлка повышенной крутки; применяется для изготовления платьев, театральных костюмов и др.